— Ты уверена, что это он?
— Матушка, сами посудите, зачем душить ребенка, если он не царский сын?
Верно, девка не такая глупая, как кажется. Но плетка сделает ее еще умнее. Да это и справедливо: «гостей» было невпроворот, у каждой девчонки их по дюжине побывало, у кого и больше. А Лачи шлялась невесть где, от работы отлынивала. Не всыпать ей сейчас — остальные будут думать, что маменькиной дочке все можно.
— Ты права. А теперь подумай, что будет, если во дворце узнают, что ты учудила. Уже думала об этом, верно? Ну так вот, самое большее, что я могу с вами всеми сделать — хорошенько всыпать и выкинуть на улицу. А эти затащат в подземелья и будут пытать неделями, а то и месяцами. Потом казнят. Поняла? Казнят! Всех!!! Знаю, ты хочешь сыночка — но ребенка мы тут не оставим. Оставить тут мальца — подставить всех. Надо передать его какому-нибудь чужеземцу, пусть хоть темесцу — и все…
Лачи вздрогнула, будто от удара. Падмалати была груба, порой жестока, и уж точно хитра и цинична. А какой еще она могла быть, если первый клиент пришел к ней в двенадцать лет, а до того не раз видела, что проделывали с ее матерью? Но при всем том она была справедлива — и никогда не забывала о том, кто ей Лачи. И, хотя Падмалати не раз доводила ее до слез, не позволяла никаких поблажек по сравнению с другими женщинами заведения, Лачи всегда могла на нее рассчитывать. Впрочем, как и остальные — не случайно все куртизанки ее неподдельно уважали и даже, как ни странно, любили. Если с кем-то из подопечных случалась беда, Падмалати в лепешку расшибалась, а помогала. Но сейчас Лачи стало страшно: если мать не замечает этой опасности…
— Мам, а ведь если мы расскажем о ребенке такому купцу, он все поймет. Ты уверена, что он не помчится на нас доносить — хотя бы ради денег?
А ведь это не дочь идиотка, а мать. Не заметить такого! «Старею, дурею…» Падмалати поперхнулась дымом, закашлялась… и ласково коснулась щеки единственной дочери. Единственной выжившей дочери.
— Далеко пойдешь, глядишь, и будут когда-нибудь называть этот дом «Цветником Лачи». Ты права, сейчас нельзя дергаться. Ладно, оставь Нара…
— Према, мам, Према…
— Према? Имя подходящее. Сойдет. Так вот, оставь его себе, но — слышишь?! Никому. Не. Показывай! И не говори о нем при клиентах. Лучше пусть он вообще не живет в твоей комнате, поняла? Хотя бы первые год-два, пока все не успокоится.
— Спасибо, матушка!..
Едва она вышла — как нос к носу столкнулась с Субашини. Подруга дожидалась в прихожей, сгорая от нетерпения. Увидев Лачи, Субашини накинулась на нее с одним-единственным вопросом.
— Ну как? Что она сказала?
— Что все нормально, он останется у нас.
— Так и сказала? — спросила южанка. — Поздравляю, теперь ты мать.
Лачи обняла подругу — уже гораздо крепче. И в который раз пожалела, что нечего подарить Субашини. Увы, все, что было у Лачи, было и у ее подруги.
— Ты такая хорошая…
Глава 11
Сезон дождей в Джайсалмере — совсем не то же самое, что в Майлапуре, Фарахпоре или даже Аркоте. В положенный срок, в месяце саван, свирепые ветры треплют верхушки пальм, мчат по небу свинцовые, непроглядные тучи. Залпами тысяч осадных мортир грохочет гром, лезвиями тальваров сверкают молнии. Потом на истомленную зноем, растрескавшуюся от жажды землю обрушиваются первые капли — и миг спустя разница меж землей и небом исчезает, а теплая дождевая вода хлещет сплошным потоком — будто богиня плодородия и любви Амриттха и богиня дождей и счастья Артавати опрокинули на землю ведро с водой.
Почти так же сезон дождей начинается и в Джайсалмере. Словно выгоревшее от зноя небо нахмурилось многообещающими тяжелыми тучами. Но с неба хлещет не водопад, заставляющий в первые же дни вскипеть реки и ручьи, выходить из берегов пруды и озера, а жалкая морось, едва способная прибить горячую пыль. Сезоны дождей никогда не баловали Джайсалмер, будто у заботливой Артавати до стоящего на границе пустыни города вечно не доходили руки. И конечно, прозрачная кисея дождей не могла остановить фортификационных работ — скорее, наоборот: прохладные капли охлаждали потные спины кули и даже темесцев заставляли радостно улыбаться. Дело спорилось, несмотря ни на что, стены военного городка росли не по дням, а по часам.
Визжали пилы, скрипели повозки, стучали топоры и молотки, звенело кровельное железо. День и ночь в лагерь прибывали повозки с деловой древесиной, гвоздями, дверными петлями и крепежными элементами, кирки и лопаты вгрызались в спекшуюся от зноя красноватую землю, углубляя рвы, отсыпая редуты, эскарпируя склоны холмов и ставя частоколы. На насыпях в кавальерах мощных бастионов занимали места дальнобойные кулеврины. Многие из них еще недавно стояли на стенах или пылились в арсеналах Джайсалмера: по мирному договору, побежденные обязались оставить себе несколько полевых пушек (для парадов, которые так любил Бахадур) и самые старые и никчемные из настенных орудий в количестве не более пятидесяти. Остальное подлежало передаче победителям. Наверное, джайсалмерские воины плакали, как дети, отдавая врагу орудия и оставляя город беззащитным. По тому же мирному договору разрушались артиллерийские заводы, горожане никогда больше не смогут изготовлять пушки, а купить… Трудное это дело, когда город со всех сторон окружают земли врага или его вассалов. Отдавая пушки, джайсалмерцы отдавали остатки военного могущества и независимости…
Но самыми мощными, конечно, были доставленные на специальных повозках королевские кулеврины и осадные мортиры, недавно отлитые на заводах Майлапура. Возникни необходимость, они могли бы послать ядра прямо по высящемуся на крепостной скале дворцу, и уж точно держали под прицелом весь город. Бастионы, словно зубы исполинского чудовища, вгрызались в чужую землю.
Тот, кто рискнул бы атаковать военный городок, оказался бы сперва под огнем королевских и просто кулеврин, потом мушкетов защитников, а уже у самой стены под перекрестным обстрелом со стен и из фланков мощных бастионов. Тогда остались бы сущие «мелочи» — преодолеть высокий гласис, прикрывавшую стены от прямого огня насыпь за рвом. Потом те, кого не сметет с гласиса ураганный огонь в упор, должны перебраться через широкий ров (отведенные для этой цели воды Лунимы вызвали негодование жрецов, оголили южную стену Джайсалмера и доставили немало хлопот земледельцам). Наконец, прямо из воды влезть на стену копий в пять высотой: у города ведь больше нет пушек, способных разбить стены и внутреннюю насыпь-валганг. А защищать военный городок станут две с половиной тысячи отлично обученных и вооруженных воинов Двадцать Пятого полка. Такую крепость, по темесским боевым уставам, штурмовать должна, самое меньшее, усиленная дивизия с соответствующей артиллерией. Ни того, ни другого Джайсалмеру по мирному договору не оставили. Зато крепостные батареи в любой момент могут устроить в городе, да и в дворцовой крепости на скале, ад.
Наверное, джайсалмерцам стоило атаковать незваных гостей, пока военный городок лишь начинали строить. Но даже если забыть, что такая атака станет началом войны с Темесой, уничтожить целый полк не так просто. Тут нужен не трусоватый Бахадур, а покойные Ритхешвар, Аштритхи и толковые военные, вроде покойных же Раммохана Лала и равата Салумбара. Теперь, когда укрепления почти готовы, и местные каменотесы достраивают казармы, Джайсалмеру остается лишь смириться с присутствием в двух милях от городских окраин неприступной крепости чужеземцев.
— Сир сержант, — произнес подошедший Моруа, отдав Рокетту честь. — Вас вызывает капитан Сюлли! Срочно.
— Раз срочно, иду. Моруа, пока я не вернусь, присмотри за туземцами.
— Есть, сир сержант, — отчеканил Моруа, принимая кнут. Рокетту еще не доводилось пускать его в ход: каменотесы работали исправно, а хлестать безответных людей не особенно хотелось. Тем более — соплеменников Рукмини и той незнакомки, что появлялась во снах — хотя она-то как раз и перестала появляться с тех пор, как в его жизни появилась эта смуглянка… Посмотрев на их жизнь вблизи, Рокетт и сам не заметил, как перестал видеть в них «черномазых собак» и увидел людей. Пусть совсем не таких, как его соплеменники, и все-таки людей. — Работаем, работаем, не рассиживаемся!
Кнут взвился и полоснул… пока только землю. Наверное, Моруа обо всем этом не мог и помыслить — ему ведь не довелось близко общаться с кем-нибудь из местных, да и джайсалмери он знал неизмеримо хуже Рокетта.
— Рокетт, дружище, а эта черномазая, которую вы из деревушки вывезли… какова она в постели? Может, дадите попробовать?
Рокетт поймал себя на том, что хочет треснуть друга — может, уже бывшего друга — промеж глаз. Или хотя бы обругать погрязнее. Остановило сознание, что драку увидят местные. Не дело, чтобы при них один северянин лупил другого. Неужели этот парень тоже эрхавенец?