Лачи не знала, что заставило ее бежать из родного города — насколько она знала, таких, как они, везде презирали, но нигде не отказывались от их услуг. Едва ли то было какое-то преступление — доброта старшей подруги уступала только ее красоте. Может, зависть подружек? Или бегство от безнадежной любви? Лачи никогда не расспрашивала, считая, что подруга имеет право на секреты.
— Трудная ночь была, Суба? — поинтересовалась Лачи. Суба — это для своих. Так-то подругу зовут Субашини.
— Глаз не сомкнула! — устало усмехнулась Субашини, облизнув припухшие от поцелуев губы. И затараторила в южной манере, порой сбиваясь на родное наречие тали и торопясь выложить новости бурной ночи. — Пока буря была, все озверели от сидения дома, теперь так и валят — как, хи-хи, тараканы из мойки… У храма где-то стреляли, слышала? Ой, Лачи, это где же ты была, что за ночь такой живот нагуляла? — Выражение лица таликотки менялось под стать голосу, теперь оно просто лучилось весельем. Только в глазах — смертельная усталость.
— Это не живот… Слушай, я тебе кое-что скажу, но это будет наша тайна. Понимаешь, только наша…
Веселье с лица подруги как ветром сдуло. Она повела Лачи по сумрачным коридорам, пока не откинула тяжелый полог, закрывавший дверь в ее комнату. Здесь было уютно, прохладно и тихо, нет ничего лишнего. Комнатка невелика, большую ее часть занимает расстеленное прямо на полу просторное ложе. Оно, собственно, и является тут самым важным и необходимым предметом — как гончарный круг в лачуге гончара, горн и наковальня в кузнице, ткацкий станок в жилище ткачей. Изящный плетеный столик с зеркалом, на нем разложены румяна, сурьма, помада, подводка для глаз, многое другое, необходимое для дела. Отдельно стоят несколько склянок с благовониями, тлеет в бронзовой подставке ароматная палочка-агарбати. Разгоняют мрак лишь изящная бронзовая лампа, заправленная розовым маслом. Там стоят крошечные изображения главных божеств и самое большое — сладостной Амриттхи, прекрасной и любвеобильной супруги великого Аргиштхи. Всем нужна милость небожителей. Особенно тем, кому нечего ждать милости от людей.
Сейчас заведение Падмалати пустует, «гости» уже получили, что хотели, и отправились спать, спят и уставшие за ночь куртизанки. Жизнь возобновится ближе к вечеру, пока тишину ничего не нарушает.
— Тут нас не услышит никто посторонний, — произнесла Субашини. — Говори, что хотела, только быстро.
Вместо ответа Лачи частично размотала талху, и в ее руках появился младенец. Увидев над собой два незнакомых лица, он стал негромко хныкать.
— Голодный, — определила Субашини. — Где ты его нашла… Погоди, пеленки-то какие богатые, краше моей талхи… Богатые совсем совесть потеряли. Ну ладно, мы подбрасываем порой детей, когда не хотим, чтобы они разделили нашу судьбу. Но эти-то что, озверели?
— Никто не подбрасывал! — зашептала Лачи. — Я его забрала во дворце, иначе бы его убили…
По мере рассказа доброе круглое лицо Субашини вытягивалось все больше.
— Сдурела?! Нашла, с кем связываться! Они все заведение в порошок сотрут и не заметят!
— А что, лучше было дать его убить?
— Нет, но… Погоди, придумала! Во-первых, кто он такой — Падмалати ни слова! Не думаю, что она его выдаст, но чем меньше соблазнов, тем лучше. Во-вторых, надо придумать ему другое имя. Прем — «любимый» — почему нет? Настоящее имя лучше забыть. Третье: браслет, пеленки эти… Припрячь понадежнее, а лучше уничтожь… Нет, уничтожать не надо, может, пригодятся. Но первые годы, пока все не успокоится — не доставай. И еще — чем меньше народу будет знать, что у тебя ребенок, тем лучше. Сейчас его будут искать — и каждый, у кого внезапно объявился младенец, попадет под подозрение.
— Может, передадим кому-нибудь? — предложила Лачи. — Зачем ему Марджани?
— А зачем Марджани нужен нам? Взамен умершего сладостная Амриттха наградила тебя ребенком, Лачи — и ты еще нос воротишь? Не бойся, вырастим! А теперь беги к Падмалати, а то тебе и впрямь всыплют!
Лачи неуверенно открыла легкую плетеную дверь и нерешительно замерла на пороге. Ее встретила уже далеко не молодая женщина. Одетая в бирюзовую талху, она вальяжно расселась в роскошном, стоящем, наверное, целое состояние, кресле кешерской работы. Она неторопливо курила кальян, клочья дыма плыли в таинственном полумраке комнаты, озаренном только дрожащими огоньками бронзовой лампы. Время от времени женщина сплевывала в бронзовую плевательницу.
— Ага, вот и наша гулящая кошка, — вместо приветствия произнесла женщина, в очередной раз сплевывая. Голос у «госпожи Падмалати» хриплый, какой-то скрипучий и на редкость противный. И сама она была… Когда-то, наверное, наверное, первой красавицей Джайсалмера. Но нелегкая жизнь, трое родов и малопочтенное ремесло оставили на лице неизгладимую печать. Да и не занимаются этим в сорок шесть лет, только если вовсе уж деваться некуда.
И все же было в Падмалати что-то неуловимо-притягательное. Наверное, глаза, в которых видны и ум, и непреклонная воля. «Не была ли ты в прошлом рождении воином, или женой воина?» — невольно подумала Лачи. Этот вопрос она частенько задавала себе, встречаясь с хозяйкой заведения. По крайней мере, своими «девочками», слугами, охранниками, а когда надо — и клиентами она распоряжается не хуже, чем сержант солдатами.
— Ну? Что скажешь? Где ты была, пока остальные трудились?
Лачи молчала. Что она могла сказать? «Я ничего плохого не делала, только вытащила из-под пуль гвардейца и его жену, потом получила от рани награду, а потом треснула по башке кормилицу и по совместительству убийцу, утащила наследника престола из колыбели — и сразу обратно»? Но, наверное, само это молчание что-то сказало многоопытной Падмалати, потому что тон ее резко изменился.
— Знаешь, Лачи, не будь ты моей дочкой, я бы с тобой не болтала. И плеткой охранника ты бы не отделалась. Указала бы тебе на дверь — и все. Раз такая умная, сама на жизнь и зарабатывай. И сама расхлебывай, что натворила. Но тебя родила (не знаю, правда, от кого, но какая теперь разница?) и вырастила я. Рассказывай, что видела, и что несла под талхой, когда входила.
— Кто вам сказал, матушка?
— Привратник, дорогуша, превратник. Пока ты секретничала с Субой, мне все рассказали. Да я и сама вижу вас всех, как облупленных, иначе грош мне цена. Так что ты учудила?
— Я… подобрала у храма Ритхи ребенка…
— Не ври! — выдохнула дым Падмалати. — Будь это ребенок, ты бы несла его на руках, а не под талху засовывала! Или… ребенок, но непростой?
Женщина задумалась. Наверное, прикидывала, что за ребенок мог попасть в руки Лачи и как это отразится на судьбе заведения. «Нужно построже расспросить бездельницу и хорошенько ей всыпать. Для ее же блага. И Субашини — тоже, даже побольше, чтоб знала, нечего девку баловать…»
— Нет, матушка, самый обычный. Там темесцы в людей стреляли, а ребеночек на землю упал. Я и подобрала…
— Слушай, доченька, мне твои ужимки надоели. Хочешь, чтобы я расспросила твою ненаглядную Субашини при помощи плетки? Но потом я ее вышвырну за дверь, и все.
— Не надо, матушка, — забеспокоилась Лачи. — Лучше меня… Она ни в чем не виновата…
— А в чем виновата ты?
— Тоже…
— Ой, не ври, дорогуша. Так вот, считаю до трех, когда я произнесу «три», твоя Субашини отправится ублажать всякую голь на улице. Раз. Два.
— Хорошо, расскажу. Только не говорите потом никому, иначе все мы…
— Короче! — бросила Падмалати, сплевывая. — Что мнешься, как последняя…?
Лачи вздрогнула, из глаз, размазывая подводку, потекли слезы. Все напряжение, копившееся в эту безумную ночь, прорвалось со слезами. Она устало опустилась на прохладный мраморный пол — казалось, ноги перестали ее держать. Потом вскочила, наклонилась к «тетушке Падмалати» и горячо зашептала что-то в самое ухо. В отличие от Субашини, Падмалати выслушала все, не переменившись в лице, только выдохнула в лицо дочери кальянный дым.
Женщина не верила, что дочь, когда-то очень боявшаяся даже клиентов (на самом деле ничего страшного, красивая женщина любого в бараний рог согнет, надо лишь никогда, ни на миг об этом не забывать), решится на такое. «Ей хватило мозгов не тащить царского сынка в открытую, но не хватило — вообще не лезть в драку властителей! — вертелось в голове у Падмалати. — Нет, ребенка мы, конечно, не выдадим, пока не поймем, кто победил во дворце. А потом, если победит законный правитель, вернем открыто. Расскажем правду. Дурочка не понимает, что шнурок свидетельствует в ее пользу. А если победят мятежники? Тогда дождаться, пока в заведение пожалует чужеземный купец… Или лучше в храм? В любом случае, тут царевичу не место».
— Ты уверена, что это он?
— Матушка, сами посудите, зачем душить ребенка, если он не царский сын?
Верно, девка не такая глупая, как кажется. Но плетка сделает ее еще умнее. Да это и справедливо: «гостей» было невпроворот, у каждой девчонки их по дюжине побывало, у кого и больше. А Лачи шлялась невесть где, от работы отлынивала. Не всыпать ей сейчас — остальные будут думать, что маменькиной дочке все можно.