В наушниках слышатся шорох, свист, стрекотание морзянки, появляется и исчезает музыка. Диктор произносит размеренным голосом: «Семь часов сорок пять минут по московскому времени. Передаем последние известия…»
Демин продолжает вращать верньер настройки.
В сутолоке эфира он различает отрывистую команду на русском языке. Это командиры катеров переговариваются по радиофону.
Отголоски далекого боя доносятся до разведчика в его тайном убежище. Ловя отрывки фраз, отдельные слова, Демин старается догадаться о том, что происходит у опушки шхер. Он представляет себе, как грохочет эхо среди скал, белыми призраками встают всплески в мрачных коридорах и, запрокинувшись на корму, тонут вражеские корабли.
На обратном пути, радостные, торжествующие, катерники обмениваются впечатлениями:
— Ну и куш был!
— Не ждали нас. Как снег на голову!
— Демину нашему спасибо! Вовремя постучал на базу.
— Хорошо воюет Демин! Точный, как часы!
Гитлеровцы, конечно, не могли не слышать чужую рацию, работавшую у них под боком. Но запеленговать ее было нельзя. Едва пристраивались к волне, как та пропадала, нырнув в эфир. Настойчиво-дерзкий щебет морзянки возникал через несколько секунд на новой волне и опять пропадал.
Точно шапкой-невидимкой прикрылся разведчик на своем безыменном острове.
Он лежит в низкой пещере, — сидеть нельзя, можно только лежать. Справа от него аккумуляторы рации, сумка с подрывным имуществом, слева запасы пищи и анкерок с водой.
Нескончаемо долго тянутся часы ожидания. Глаза разведчика слипаются и слезятся от блеска воды, от долгой бессонной вахты.
Однообразные скалы вокруг, темно-красные, с прозеленью, отвесно падающие в воду. Остроконечные камни чернеют под водой, — моряки называют их «ведьмами».
В детстве Демин учил в школе: «Шхеры — скопление у берега небольших скалистых островов с узкими проливами между ними. В Советском Союзе шхеры есть в Финском заливе и на Ладоге».
В миниатюрных размерах были здесь и мысы, и перешейки, и проливы. И все можно окинуть сразу одним взглядом.
Усыпляюще шелестит волна, обегая деминский остров.
В такое время для Демина развлечением было наблюдать через пролив своих «соседей», жителей маяка.
Поворачивал в их сторону стереотрубу, сообразуясь с тем, в какой части горизонта солнце, — не отразился бы луч от стекла объектива.
Площадка маяка была перед ним как на ладони. К башне примыкала жилая пристройка, окрашенная очень пестро, согласно финскому вкусу: стены желтым, ставни красным, двери ярко-голубым. Кусты можжевельника, заменявшего сад, стлались по двору, судорожно цепляясь корнями за землю.
Чаще всего Демин видел расхаживавшего подле дома немецкого унтер-офицера, смотрителя маяка. Что-то крысиное было в нем. Издали казалось, что передвигается на четвереньках, — сутулые плечи придавали ему такой вид. Под его командой было двое солдат. Один, низкорослый, толстый, со сжатым в кулачок лицом, возился день-деньской с удочками и сетями. Второй, тощий дылда, проводил большую часть времени в доме. Выходя посидеть на солнышке, развлекался тем, что стрелял влет по чайкам. Даже на рыбную ловлю уходил, повесив автомат на шею.
Судя по всему, работы на маяке было немного. Ночью зажигали огни только при проходе кораблей. Днем башня маяка служила одним из створных знаков. Внимательно наблюдая за тем, как ложатся на створ корабли, разведчик понял, что вторым створным знаком была вершина его острова.
Иногда по вечерам Демин выбирался из своего укрытия, чтобы подышать свежим воздухом, и усаживался на скале, изборожденной трещинами, будто исписанной древними рунами, смысл которых уже нельзя было разгадать.
Он сидел не шевелясь, обхватив колени руками, погруженный в задумчивость, сам издали похожий на камень.
Это была пауза, короткий отдых.
В ту ночь пришло в голову, что странным образом сбывается то, о чем читал в детстве. Правда, не Южный крест сияет над ним, а ковш Большой Медведицы. И не тропическое море искрится вокруг, а металлом отливает Балтийское. Но нет ли в теперешнем его положении сходства с положением Робинзона? Новый шхерный Робинзон… только без Пятницы.
Он услышал плеск, но не обратил на него внимания, думая, что это играет рыба. Потом у подножья острова что-то сверкнуло. Чешуя? Нет. Опять сверкнуло в том же месте. Предмет был круглым и покачивался на волне.
Демину почудилось, что это бутылка, которая неизменно присутствует в морских романах для того, чтобы можно было вынуть из нее послание, рассказывающее о каком-то несчастии. Он стряхнул наваждение и сбежал к воде.
Это была мина. Ее сорвало с якоря и прибило к острову.
Соседство было самым опасным. Увидев мину, гитлеровцы могли расстрелять ее с корабля или выслать за ней шлюпку и разрядить. В первом случае они разметали бы жилище разведчика впрах, во втором, подойдя к острову, обнаружили бы, что он обитаем.
Демин попытался веслом отвести мину на чистую воду, надеясь, что ее подхватит и унесет. Весло соскакивало. Демин чуть было не упал, оступившись на скользких камнях. Пришлось спускать надувную шлюпку.
В разрывах быстро бегущих облаков появлялась и исчезала луна. Действовать можно было только в той части пролива, на которую остров отбрасывал тень. Маяк был затемнен, но кто знает, не смотрели ли сейчас оттуда.
Лодка качалась, мина качалась. Потихоньку передвигая рогатый шар, похожий на череп, Демин не мог отделаться от ощущения, что это смерть его вертится у него в руках. Сорвется, ударится колпаком о камень и…
Наконец тросиком зацепил мину за рым и отбуксировал почти на середину пролива.
Утром он увидел, что приблудная мина снова жмется к острову. Ветер не переменился за ночь, и она вернулась на старое место.
Весь день (это был третий день его пребывания во вражеских шхерах) Демин пролежал в своей пещере с ощущением, что шапка-невидимка совсем непрочно держится на затылке. По счастью, кораблей не было, а со стороны маяка мину, по-видимому, заслонял камень.
Ночью, по пояс в воде, разведчик подобрался к ней и с тысячью предосторожностей разрядил. Потом, ругая ее вполголоса, подвел к берегу. Мина была шхерная, небольших размеров, и после нескольких неудачных попыток ему удалось вкатить ее в свою пещеру. Это было единственное место, где можно было спрятать ее от постороннего взгляда.
Теперь ему пришлось потесниться. Ноги можно было вытягивать лишь попеременно: то одну, то другую. И как ни исхитрялся, как ни натягивал на себя шинель, спине было очень холодно от железа.
Он позволил себе роскошь — включил передачу из Москвы. Долго роскошествовать было нельзя, — приходилось экономить аккумуляторы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});