Долгое время ничего не происходило. Я уже думал, что с вами случилось что-то нехорошее, как вдруг пол пещеры вздрогнул, и я услышал донесшиеся из зала топот, грохот и лязг. Мне было ужасно интересно поглядеть, что ж там происходит, но камень стал мерцать, оставаясь зеленым. Я испугался, как бы не пропустить срок, хотя был уверен, что вы придете за мной.
Шум в зале становился все громче, слышались хрипы, рычание, звон мечей, тяжелый топот, я угадывал свист стрел и что-то похожее на хлопанье крыльев, но камень непрестанно мерцал и приковывал меня к месту.
А потом все стихло, но в то же время я почувствовал в воздухе нечто недоброе, мерзкое и тяжкое, какую-то безнадежность, страх, приближение чего-то ужасного, непоправимого. Это действовало угнетающе, и я уже не знал, куда бы скрыться от надвигающегося на меня безумия, когда вдруг раздался треск, и тот коридор, которым я прошел из зала, рухнул. Я оказался отрезанным от вас. Правда, два черных туннеля уходили внутрь горы, но идти туда мне вовсе не хотелось.
Безумие отпустило, но пришел настоящий, а не навеянный кем-то, страх, что обвал сейчас доберется до меня. Однако этого не произошло. Несколько успокоившись, я продолжал ожидать, уповая на то, что не все еще потеряно.
И в это мгновение камень, перестав подмигивать, стал менять свой цвет на голубой. Вот тут-то мне стало страшно по-настоящему, и все прошлые страхи показались детскими. Я очень не хотел умирать под обвалом, но разум мой шептал мне иное: разве могут тысячелетние каменные своды обрушиться от одного маленького камешка, вложенного в мозаику? Нет, никогда, это сказки безумного колдуна!
И рука моя сама собой вложила камень в углубление. Тотчас же я дернул его обратно, но он не шелохнулся. Одновременно все камни засияли ярко-голубым, а пол пещеры опять вздрогнул, и грохот отдаленного камнепада долетел до меня.
Пол не перестал дрожать, как в первый раз, он трясся все сильнее, а обвал медленно, но неуклонно приближался. Как зверь, метнулся я в средний коридор и тут увидел ее…
— Ее? — переспросил Евсевий. — Кого?
— Белую Деву Горы, — мечтательно улыбнулся Хорса. — Это была она, точь-в-точь такая, как на портрете, том самом, что на стекле. Она была такая же белая и прекрасная. Она подняла руку и жестом остановила меня. Я пал перед ней на колени, моля о спасении, и тут руки моей что-то коснулось. Я поднял голову. Это была ее рука, вполне осязаемая человеческая рука, только прохладная.
Пол уже не трясся, он просто ходил ходуном. Она потянула меня за руку, и мы побежали. Вернее, бежал я, а она неслышно касалась мха босыми ногами, будто и не бежала, а летела.
Так быстро я не бегал никогда. Пещера содрогалась, сзади рушились своды, подламывались колонны, обваливались стены. Тот зал, что весь в мозаике, наверняка уже перестал существовать, когда мы вбежали в уходящую вниз шахту с винтовой лестницей и устремились по ней.
Примерно через час этой гонки я уже совсем задыхался и упал, наконец, в каком-то нижнем коридоре на мох. В глазах у меня было темно, в ушах звенело, сердце прыгало от пяток до горла, но я понял: каким-то чудом мне посчастливилось выжить.
В недрах горы еще что-то содрогалось и гудело, но я знал, что я в безопасности. Белая дева коснулась моего лба, и я заснул, как убитый.
Когда я проснулся, возле меня стоял глиняный кувшин с родниковой водой, а рядом лежали лепешки, испеченные вовсе не из муки, но они показались мне вкусными. Белая Дева стояла рядом. Я принялся горячо благодарить ее, но она только улыбнулась, и, не ответив ни слова, указала на воду и пищу. Утолив голод и жажду, я опять последовал за ней.
Так мы и шли подземными коридорами сутки напролет, ненадолго останавливаясь для передышки. Я пил из подземных ручьев, а кувшин я взял с собой и мог утолить жажду на ходу. Лепешки оказались столь сытными, что одной миски с утра оказывалось достаточно для дневного перехода. Откуда появляются лепешки, я не знал, а она молчала об этом, как, впрочем, и обо всем остальном, словно немая. Мне хотелось поскорее выбраться из этих пещер на белый свет, и это желание гнало меня вперед, так что я шел и шел, не чувствуя усталости. Когда же я наконец ложился отдохнуть, она приближалась и касалась рукой моего лба, и я опять засыпал.
Надо сказать, что прежняя моя одежда сильно испачкалась и порвалась, и вот однажды, проснувшись, кроме миски с лепешками я нашел возле себя эту рубашку.
В тот же день, когда мы прошли уже значительное расстояние, я заметил, что камень кончился, пропал куда-то и мох. Я был уже не в пещере, а в норе, где пахло свежей землей, а с потолка и из стен торчали древесные корни. Проход стал сужаться, потолок опустился, но все это было неважно, ибо впереди я увидел солнечный свет. Я бросился к нему, как бабочка, и через трещину в земле выбрался в самую обыкновенную яму под огромным валуном, где-то среди леса.
Белая Дева снова взяла меня за руку и повела через лес. Вскоре я увидел тропу, что спускалась с гор. Дева безмолвно указала мне направление и, только хотел я поблагодарить ее, исчезла без следа.
Было уже далеко за полдень, и я поспешил вниз по этой тропе. К закату я вышел на опушку, и с высокого холма увидел к югу замок. Радости моей не было границ, и пусть за спиной был уже немалый путь, но я побежал, не чуя под собой ног. Теперь я здесь, среди вас, — закончил Хорса.
— И это очень славно, — тепло улыбнулся старый Мабидан. — Но скажи мне, храбрый Хорса, правда ли Белая Дева столь хороша, как на портрете?
— Она краше во много раз и вовсе не так холодна и призрачна, — с грустью в голосе ответил Хорса. — Но, — добавил он, глядя на графиню, — даже ее прелести и добродетели блекнут, когда я вижу прекрасную Этайн.
Эпилог
О путешествии этом, совершенном королем Аквилонии Конаном I Киммерийцем, так и не было бы известно никому и никогда, если бы триста лет спустя в библиотеке замка Фрогхамок не обнаружили свиток, содержащий приведенное выше повествование. Манускрипт был написан старательным, четким и твердым почерком человека взрослого, научившегося грамоте в зрелом уже возрасте. Язык повествования ныне устарел, а потому и дается оно в пересказе. Финал же его краток и приводится здесь почти дословно.
«И поелику о славных деяниях короля нашего Конана I сказано и писано многоразличными мужами учеными, дворянами и служителями Митры Лучезарного премного, как в Аквилонии, так и в Немедии и иных государствах и странах, то ныне остается поведать лишь немного о тех, кто в те дни собрался по волеизъявлению или же по стечению обстоятельств в замке Фрогхамок и по мере сил своих и способностей принял участие в событиях сих, и о том, какова их судьба.