Я цепенею от такой наглости.
Хочется расшибить эту морду. В стену вписать и размазать, но сил хватает только на то, чтобы выговаривать:
— Я?! Я тебя вынуждал? Блядь! Интересно как? Нож к горлу подставлял? Или может, это я тебя шантажировал? Может, это у тебя была перспектива на органы пойти, если ебаться со мной не будешь? А?!
— Ярик, — Дамир сжимает мои плечи и слегка встряхивает, — я понимаю твоё состояние, но пожалуйста, успокойся.
— Понимаешь?! — беру я на октаву выше. — Да нихуя ты не понимаешь, морда хуежопая! И хватит! Хватит называть меня этим говном! «Ярик», «солнышко», «маленький»! Хватит! Называй тем, во что превратил: шлюха, подстилка, кукла для траха!
— Ярик! — рычит Дамир и стискивает своими ручищами. — Прекрати так говорить.
— Прекратить? Так может, ты мне ещё язык вырвешь, чтобы я совсем в куклу превратился и даже говорить не мог?
Предательские слёзы жгут глаза, но я всеми силами загоняю их обратно. Нет. Только не сейчас. Не перед ним. Я не могу унизиться ещё сильнее.
Лицо Дамира становится совсем страшным. Секунда — и он впечатывает меня в стену, вжимает своим телом, будто бы врасти в меня хочет. И я замираю. Как мышь, как кролик перед удавом. Шелохнуться не могу. Смотрю в его глаза, в эти космические дыры, и почти не дышу.
— Успокоился? А теперь выслушай меня, Ярик, — тихо, но очень чётко говорит Дамир, даже не говорит — чеканит. — К своему сожалению, сейчас я вынужден уйти по делам. Вернусь вечером. И тогда мы обо всём поговорим. А сейчас веди себя хорошо, маленький. Квартира в твоём распоряжении. Осмотрись, поешь. Если что-то понадобится, скажи охране или позвони мне.
Дамир проводит по моей щеке пальцами нежно, бережно, едва касаясь, затем погружает их в мои волосы, медленно поглаживает. Его нежность пугает ничуть не меньше, чем грубость, поэтому я, как заворожённый, смотрю на него. А он наклоняется, обнимая меня одной рукой за талию, и утыкается носом в макушку.
Это пиздец. Непроходящий, грёбанный пиздец. Но я даже сказать ничего не могу. Вообще ничего не могу сделать. Когда он такой, то сковывает меня одним своим взглядом, одним лишь дыханием. Я даже дёрнуться боюсь.
— Я-арик… — тянет Дамир, ведя носом по моим волосам, — так не хочется оставлять тебя сейчас, но дела не терпят отлагательств. Будь умницей и помни: ты всегда можешь со мной связаться.
Сказав это, он поднимает моё лицо за подбородок и впивается в губы, проникает языком глубоко в рот, а я лишь сжимаюсь и, затаив дыхание, жду, когда это прекратится.
Секунда, другая, пятая, десятая, но всё же он, наконец, отстраняется, выпускает меня из объятий.
— До вечера, солнышко, — и последний раз погладив по щеке, уходит.
А я, глотая воздух, молча сползаю на пол.
* *
— Да, Андрей, скоро буду, — говорю я и, сбросив вызов, надеваю пиджак.
Все мои планы на эти выходные полетели к чертям, и даже одного дня просто побыть дома не получилось. Зато мелкий ублюдок Власов у меня в руках, и его папаня теперь станет шёлковым. Если захочет увидеть своего сыночка живым. А не захочет, так я просто раздавлю и того, и другого. С особым удовольствием, конечно, расправлюсь с мелким гадёнышем. За то, что посмел лапать чужое. Моё. Моего Ярика.
Ярик… Сейчас он лежит в моей спальне, и одна мысль о том, что он здесь, а не где-то в своей убогой квартирке, согревает.
Он здесь. Здесь. И больше не убежит. Я не позволю. Никуда не денется. Если надо, запру. Огражу от всего мира. Чтобы больше никто никогда не смел его касаться.
Хочется увидеть его, обнять, пусть даже и спящего.
Выхожу из кабинета и, свернув в спальню, останавливаюсь.
Ярик уже не спит. Он стоит у окна. Растрёпанный, напряжённый и безумно соблазнительный. Мой. На светлой коже отчётливо проступают следы засосов. Они покрывают всё его тело: широкие плечи и тонкую шею, сильную спину и гибкую поясницу, упругую попку и длинные стройные ноги. Ночью я сходил с ума, стремясь пометить каждый сантиметр его дивного тела, покрыть его собой полностью. Как же мне хочется проникнуть ему под кожу, растечься по венам, заполнить его сердце и лёгкие собой. Хочется прорасти в него. Хочется, чтобы он пустил меня. Потому что он в меня уже врос. Поэтому-то и целую его с такой силой, кусаю его, трахаю. Чтобы быть ещё ближе, ещё глубже, чтобы быть в нём всегда.
Ярик резко оборачивается, и я вижу его глаза. В этих глазах плещется море, бездонный океан эмоций. Таких разных, таких ярких, таких открытых и откровенных. Он, как оголённый нерв, хрупкий и беззащитный. Нет панциря, нет толстой шкуры, ничего нет. Он — обнажённая натянутая струна. Одно неловкое движение — и порвёшь.
Как? Как мне научиться не рвать?
Подхожу к нему, обнимаю. Бережно, со всей нежностью, на которую способен. А её во мне много, этой нежности. Она буквально льётся из меня, её слишком много. Как будто бы долгие годы она копилась, а теперь тяжёлый переполненный сосуд изливается сильными толчками.
— Думал, ты ещё поспишь, хотя бы до вечера, а ты уже на ногах, Ярик, — шепчу я и поглаживаю напряжённую спину. — Сильный ты у меня. Снотворное, и то не действует, как положено.
Его огромные глаза льют на меня свою синь со всей яростью, а пухлые губы — зацелованные, искусанные мной губы — раскрываются.
— Где я? — требовательно спрашивает Ярик.
Я хмыкаю. Неужели не понятно?
— У меня дома, солнышко, — отвечаю я, запуская пальцы в его мягкие волосы. — Теперь ты будешь жить здесь.
— Может, ещё на цепь посадишь? — прищуривается Ярик.
На цепь? О чём он?
— Что за глупые фантазии?
— Глупые? Разве? — красивые губы искривляются в усмешке. — С чего же они глупые? Долг ты на меня уже повесил, ебаться с собой заставил и уже наручники надевал. Так что цепь на ноге будет следующим номером…
В каждом слове сарказм. В каждом слове горечь. Но зачем же доходить до абсурда? Да, вчера я сорвался. Вчера меня несло. Но теперь всё. Этого больше не повторится. Моё солнышко здесь, под защитой, в безопасности. В цепях нет необходимости.
— Это были вынужденные меры, — как можно спокойнее объясняю я.
Охрана, слежка, контроль, перекрытие кислорода — всё это было для того, чтобы он не наделал глупостей, чтобы остался в живых, чтобы я с ума не сходил. Если бы он согласился принять мой выкуп ещё тогда, то всего этого идиотизма просто не было бы!
— Вынужденные? — Ярик впивается в меня взглядом. — И кто же тебя вынуждал?
— Ты, солнышко, — отвечаю я.
Твоё дурацкое поведение, твоё упрямство, твоё нежелание смириться с положением дел.
Хочется сказать ему об этом, но Яр взрывается. Взрывается и начинает обвинять меня. Как солнце пышет жаром, так Ярик сейчас пышет злостью и обидой. Я встряхиваю его и прошу успокоиться, только он не слушает, а продолжает кричать, продолжает обвинять уже в чём-то немыслимом, в том, что я превратил его в куклу для траха. Как можно это так воспринимать? Как?
— Ярик! — с трудом сдерживаю себя. — Прекрати так говорить.
— Прекратить? — выкрикивает он. — Так может, ты мне ещё язык вырвешь, чтобы я совсем в куклу превратился и даже говорить не мог?
И я не выдерживаю, с силой впечатываю его в стену, прижимаю к себе, выбиваю из него воздух, только бы он перестал нести эти глупости. Он замолкает, затихает в моих руках и начинает дрожать. Смотрит огромными глазами, в которых плещут слёзы, и дрожит.
Маленький… Маленький мой. Какой же ты хрупкий. Сильный, упрямый, дерзкий и в то же время такой хрупкий.
Как защитить тебя? Как уберечь и не сломать? Как?
— Успокоился? А теперь выслушай меня, Ярик.
Я говорю тихо, медленно, терпеливо. Хочу, чтобы он успокоился, хочу, чтобы он расслабился, чтобы перестал брыкаться и придумывать невесть что. На это нужно время. Да, нужно. И я дам его ему. Я ему всё, что угодно, дам.
С нежностью провожу по его щеке пальцами. И это безумно, просто божественно приятно. Затем погружаю пальцы в его волосы и массирую кожу головы, а потом, не выдержав, наклоняюсь, впитываю его запах.