— Это же круто! — радовался Майкл, смотря на картину, где отображались отношения между людьми и идеями. Интерфейс позволял выбрать разные группы людей по разным критериям, чтобы построить новую карту. Например, вы могли выбрать политические пристрастия, религию или виды образования. Майкл смотрел на творение Паоло с неподдельным восхищением, словно перед ним раскрылся новый неведомый мир.
Вселенная симпатий людей к идеям как бы одевала человечество в новое платье, создавала новый образ (или «look», как сказали бы представители модной индустрии). Теперь все люди делились на тех, кто… любил котиков, и тех, кто ненавидел любителей котиков. И если первое не было в новинку, второе вызывало интерес, особенно если обратить внимание на корреляцию с нетерпимостью к случайному сексу. Портрет среднего человека современности выглядел так. Вам тридцать три года. У вас аллергия. Вы придерживаетесь идеи здорового питания. В целом, вы оптимист. Любите котиков. И не очень любите, а то и ненавидите людей, занимающихся сексом без обязательств. А взамен, люди, которым нравится заниматься случайным сексом, ненавидят вас, как тех, кто любит котиков. И вот объясняйте это как хотите!
— До сих пор я считал свою работу бесконечно скучной, — признался Майкл. — Кажется, вы только что изменили мою жизнь.
Паоло, носивший обычно беспристрастное лицо или, как говорят, «pokerface», неожиданно улыбнулся. Ему нравилось, когда его работа вызывала искренние удивление. Так в лице Майкла он заполучил нового фаната, а возможно и друга.
Плюшевый клубок личных интересов в недрах Мемры был и у Майкла, который надеялся с её помощью столкнуться с любовью, все эти годы удачно обходившей его стороной. К тридцати пяти годам ему было стыдно признаться в таком публично несмотря на то, что сам он занимал позицию борьбы со стереотипами. Победить этот стереотип он не был в силах, потому что был одним из его истинных последователей и хранителей. С помощью Мемры он мог отследить связь между идеей «истинной любви» и своей личностью. В свободное от работы время он раскрывал карту виртуальной идентичности и прослеживал связи между идеями, пытаясь понять, что нужно изменить в себе, чтобы вырваться на свободу.
Идея «истинной любви» занимала значительную часть сущности Майкла. От неё отходил пучок связей к идее «невозможного совпадения», которые вместе создавали фантазию про встречу с человеком, приносящим Майклу новый взгляд на мир.
Идея «невозможного совпадения» заставляла перебирать песок руками, в надежде задержать меж пальцев желанное. Это по-своему объясняло поведение Майкла, выглядевшее со стороны промискуитетом, будучи изнутри верой в сокровенное.
«Вот что плохо, — рассказывал Майкл группе разработчиков, среди которых сидел и Паоло, — Мемра создаёт виртуальную идентичность человека. Возможно, для сервиса знакомств этого достаточно. Но для поиска реальной любви — нет. Что мы делаем? Выдаём рекомендации на основании отношений людей к идеям? Допустим, для хорошего свидания это работает. А дальше? А построение семьи? А любовь? Вот если бы Мемра могла сконструировать ещё идентичность человека, которого мы бы могли полюбить. Если бы мы нашли закономерность, по которой идентичности притягиваются друг к другу».
Розовощёкая Нэнси тихо замечала: «Любовь слишком расплывчата, чтобы ставить задачу», и на этом размышления Майкла прерывались. Он и сам понимал неопределённость поставленного им вопроса, но как его определить или найти способ, чтобы определить, — не знал.
Нэнси тем временем переживала второй развод после второй беременности и относилась к своим мужчинам достаточно философски: «Не знаю, что вы от меня хотите, — говорила она им, — Детей? Пожалуйста. Родительские права? Пожалуйста. Меня? Ну уж нет! Оставьте меня мне!».
Иногда она жаловалась Майклу: «Почему если я прожила с мужчиной вместе, спала вместе и делала детей вместе — я обязана его выслушивать и делать вид, что он мне небезразличен?». Майкл молчал. «Твои любовники тебя тоже заставляют работать службой поддержки?» — спрашивала она его.
Майкл мотал головой, хотя и в его жизни всё было не столь просто.
Роясь в чемодане прошлого, Майкл не мог найти причин для жалоб. Первые отношения появились без усилий. За ним ухаживали, любили, ждали. Одевали, раздевали. Он обещал, что всегда будет предан. А потом была поездка. На пять дней. Он встретил другого и за четыре часа понял, что с ним так же хорошо, как и с первым. Это было ужасной трагедией. Лично для него. В нём как будто сидело двое: тот, кто обещал, и тот, кого целовали. И он повторил эту ошибку ещё дважды, прежде чем навсегда запретил себе давать невыполнимые обещания. Но идея… Идея осталась.
На что же это похоже? На рыбу, которая мечтает жить как птица? На птицу, которая мечтает жить как рыба? Или на птицу, которая рыба, но мечтает жить как птица, но в воде как рыба? Тут легко запутаться. Легко прийти к отчаянью. Легко разочароваться в мироустройстве, особенно если ты человек, и ни рыба, ни птица.
А Майкл нашёл какой-то свой стержень равновесия. Одна его половина ощущала себя в сексе словно рыба в воде, а вторая была птицей в небе из возможностей и вероятностей. Когда он приходил на свидания, ему казалось, что он снимает кино про человека, который выглядит, как он, говорит как он, но не он. И всякий раз, когда такое ощущение ему удавалось, секс был сказочным, а когда нет — секса не было вовсе.
Наверное, в этом был секрет, почему он не чувствовал вину, когда был с Джимми. Он приходил, говорил себе: «Это просто визит вежливости». И каждый раз его накрывало ощущение, что он снимает кино. И он говорил: «Ну хорошо, у нас давно не было, а парень молодой, не буду же я вести себя по-свински». А на самом деле секс у них был всегда, когда виделись. Хоть и к сожалению Джимми встречи случались не часто. Но он не жаловался. Он даже старался не звонить, чтобы не вызывать чувство вины.
Майклу сильно повезло в том, что он не догадывался, о чём думает Джимми. В глазах Майкла его любовник был несколько глуп и наивен. А Джимми чувствовал, каким недалёким человеком воспринимал его Майкл. Ему казалось, что безответная любовь вызывала у Майкла чувство вины. Джимми было ясно — его не любят, но он верил, что именно чувство вины возвращает Майкла, поэтому считал, что пока он явно не напоминает ему о любви, Майкл будет возвращаться снова и снова, испытывая стыд и обязательства.
Если бы Джимми знал, почему Майкл приходил к нему. Если бы Майкл понимал, что Джимми знает, каким он его видит. Если бы они оба могли поговорить друг с другом откровенно, то в тот же самый день случилась бы самая трагическая и одновременно комическая история двойного самоубийства. Какие там Ромео плюс Ромео?
Это было бы красиво. Ванна. Кафель. Кровь. Лепестки. Много лепестков. Много крови. Майкл и Джимми лежат голые в джакузи. Бурлит вода, красное месиво, эмоции! Шампанское бурлит в руках сценариста. Камера подъезжает ближе слева направо. Видно словно сотканные гуттаперчевые тела Джимми и Майкла. Полупрозрачные, неживые, замысловатые мускулы, судороги, тени от свечей, воск, капающий на тело, засохшая тёмная кровь, боль, ужас, ужас. УЖАС!
Мотор! Снято! Ещё ничего не написано, а у нас уже два трупа. И есть первый рассказ, который можно прекратить по своему желанию в любой момент. Только люди так не делают. И не потому, что они не знают о мыслях друг друга, — догадываются. И не потому, что хотят сохранить себе жизни, — хотят, но не могут. И не потому. Но почему? Никто не знает.
Никто не знает, почему люди открываются друг другу как судоку, по кубикам и частям. И хорошо, если своим частям, порой это части других тел, вырванные или сворованные. Не удивительно, что почти никому не удаётся сложить пазл так, чтобы получить человека.
Теперь куда легче понять, что родного Майкл нашёл в Рейчел. Они были знакомы ещё с института, но их настоящие отношения завязались после того, как Рейчел выложила Майклу историю неудачных попыток.