Снежинка упала на губу Чарльза, он тут же слизал её, чтобы ощутить вкус солёной горечи, которая означала вкус злости. Он поднял голову. Вверху маячил мутный свет, похожий на свет внутри аквариума. Он и правда чувствовал себя словно в аквариуме: размытые тени, размытые звуки.
«Не видите, он боится!» — прозвучали слова вдалеке от Майкла, который, сбежав от реальности, прокручивал события задом-наперёд. Вдруг что-то крепко схватило его. Схватило не для того, чтобы лишить жизни, а чтобы выдавить весь страх. Майкл очнулся, осмотрелся и понял, — бояться нечего. Он обнял Джима, а потом повернулся лицом к Чхин Юнь-Гину.
Снег зимнего неба превращался в слёзы, подлетая к пылающему Амор Мунди. Величественные башни любви сгорали, кутаясь в чёрном дыму, осколки стёкол падали вниз, укрывая чёрную землю. Лёгкий пепел качался лепестками на волнах ветра, напоминая новогоднее конфетти.
— Это ошибка! Опусти пушку, он не работает в CommuniCat. Юнь!? Слышишь? — раздался твёрдый голос начальника охраны. — Разве не видишь? Он такой же, как и ты, влюблённый мудак.
— Я вынул патроны, сэр, — отозвался Чхин Юнь-Гин и закрыл глаза от толпы рукой.
Наутро Амор Мунди окончательно сгорел вместе с данными CommuniCat, с последними стонами Мемры, страстями и страданиями людей.
*
Наконец Рози приснилась высокая женщина в широком красном платье, на которое падали капли летнего дождя. Она стояла без обуви на голой брусчатке. Было холодно. Время выветрило истинное лицо, оставив лишь мутные очертания, цвет волос и запах. И этого было достаточно. Женщина в красном платье под дождём протянула ей руку. Рози разжала пальцы с целью принять приглашение, и в тот же момент зеркальце выпало из сухих костяшек, разрываясь и раскатываясь по полу блестящими осколками. Рози приняла их за звонкий смех женщины. Она тоже засмеялась, ступая босыми ногами по мокрой брусчатке, которая отчего-то показалась ей тёплой. Это странное тепло перешло на ноги, добралось до сердца и растворилось по всему телу.
====== Эпилог ======
Дорогой Микеле!
Ты звонил мне на днях, и я решил отказаться. А значит пора закончить это письмо, чтобы поделиться с тобой и другими тем, что я не решаюсь сказать лицом к лицу, хотя уже не стесняюсь. Но привык стесняться. На самом деле я переписываю его который раз. Не представляю как ты это выносишь! Сущий ад! Теперь я понимаю, что выражать чувства словами, пожалуй, самая сложная задача.
Как-то Ал рассказал чудесную историю про человека, написавшего письмо, которое никогда бы не смог написать. Ты вероятно помнишь её. И ещё он поведал мне, что люди не оставляют после себя следов. Он сказал: «Люди делают глубже следы других». Эта мысль запала мне в душу. Я спрашивал себя: «Чьи следы я делаю глубже?». И сегодня с уверенностью могу сказать: «Твои следы я делаю глубже». А это письмо — финальный вклад.
Прошу тебя также поделиться им с Паоло, Рейчел и остальными.
*
Дорогие друзья!
Сегодня прошлое умирает куда быстрее, чем люди. То, что вчера было повседневностью, становится частью воспоминаний. Из-за этого всё сильнее и сильнее кажется: тот человек двадцать лет назад, десять лет назад и даже пять лет назад — это не я. И дело не в фотографиях. Современная медицина почти уничтожила смысл фотографии и возможно когда-то убьёт её до конца. Сегодня человек в пятьдесят пять выглядит примерно так же, как и в двадцать пять. Но внешность не делает людей моложе. Для меня молодость — это вещи, привычки, мода, которые без оглядки уходят в историю, чтобы когда-нибудь вернуться в новых обличиях.
Лет десять назад, когда я делал все эти пластические операции, я считал, что мы с Джимом должны смотреться на равных. Я начал выглядеть так молодо, что испугал не только себя, но даже собственную смерть, которая от страха перепутала нас. Иногда мне хочется увидеть себя настоящего, с этими всеми изменениями.
Когда-то мы были людьми, которые гордились знакомством друг с другом. Эксцентричный Чарльз, молчаливый Паоло, яркая Рейчел, любительница пирожных Нэнси, рациональный Рене. А сейчас мы — группа людей, которые знают Микеле Чандра, и гордимся этим. Его тень окончательно поглотила и растворила наши личности. После того, что я видел «Взглядом Бога», меня это не удивляет. От того ещё глупее все эти пластические операции, ведь я и так на двадцать лет младше, если считать, что часть моей личности живёт в Микеле.
Это правда. В Микеле есть часть от каждого из нас. Мы вместе не то, что создали, — пережили с ним одну из важнейших идей, которая возможно убережёт наш вид от вымирания.
Раньше считалось, что самое худшее в человеке — это рациональность. Что рациональность погубит нас, мы перестанем чувствовать, а они — это глубже и правильней. Но если и есть что-то в человеке от машины — то это как раз эмоции. То, что превращает нас в машины любви, машины ненависти, машины печали, машины войны, машины морали — это чувства.
Нас учили, что мысли и чувства — это что-то непохожее, но, изучая человеческий мозг, мы поняли, что чувства бывают рациональны, что их можно «обдумывать», развивать, создавать. А раз их можно думать, значит, они могут быть сложными и простыми. А если они могут быть сложными и простыми, то у них есть ценность, и она различна. Есть эмоции ценные, а есть те, к которым и не стоит прислушиваться. Чувства врут не хуже плохих идей. Как и логика, чувства могут быть ошибочными, а могут помогать созидать, писать, рисовать, конструировать, выдумывать сложные формулы, открывать законы природы. На всё это способны чувства.
Джим тоже оставил свой след в наших открытиях, хотя он, кажется, ничего не делал, он не учёный и не инженер. Я осознал это далеко не сразу, лишь после многих лет совместной жизни, внимательно наблюдая за ним. Он показал, что можно по-разному оставить след. Можно писать книги или познавать природу. А можно делать что-то, чего я до конца к своему стыду так и не понял. Может быть, и Джим словами не смог бы выразить, но он мог это делать. И кто знает, может, его вклад не меньше, чем вклад писателя, инженера или учёного, если найти способ этот вклад измерить.
Он научил меня чувствовать порядок. Даже когда вещи разбросаны, или когда сердце не на месте. Это чувство — сложное, и потребовалось немало усилий, чтобы освоить его. А когда Джим был рядом, чувствовать это получалось намного лучше. Иногда оно было настолько сильным, что казалось, будто порядок существовал не только в моей комнате, но и распространялся на весь мир, на всю вселенную, и самое главное — порядок был у меня в душе.
Кстати, о порядке. На днях звонил Микеле, сказал, что завтра приедет. Ну и хорошо. Почти всё закончил. Бумаги, документы. Уверен, что ничего не забыл. В жизни никогда ещё не было столько порядка. Даже в ванной разложил чистящие средства по виду очистки. Сумасшедший. Как бы сказал про меня Чарльз: «Ну ты и задрот, дружище», и там ещё было бы какое-то крепкое слово, которое делало бы «дружище» ещё более настоящим.
В моей жизни никогда ещё не было столько порядка в вещах, и всё равно никакого порядка теперь я не чувствую. Правильно, и не должен чувствовать. Микеле хочет отправить меня в реабилитационный центр для людей, утративших близких. Глупо. Разве он не понимает, в чём успех от реабилитации? Ты становишься новой личностью, лишаясь своего неповторимого чувства сложенных вещей. Сколько всего я натворил, чтобы ощутить его. За всю жизнь это единственное чувство, которое по-настоящему принадлежит только мне и Джиму.
С чувством искренней любви ко всем людям, которые жили и будут жить, Майкл.
25 сентября, Корнуолл, Онтарио.