Высоцкий ругался с консьержкой, которая пустила недавно, видимо, не того, кого нужно.
В общем, Черемисин дал мне третью, низшую категорию из трех возможных у ассистента художника-постановщика. Самую низкооплачиваемую. Конечно, мне, как человеку с высшим образованием, да еще и полностью подходящим по специализации – архитектурным, надо было давать первую категорию. Но тогда это меня меньше всего интересовало. Тем более что деньги еще оставались от архитектурных халтур.
Одно расстраивало. Пока я служил в армии, у меня разладилась личная жизнь. Я развелся с женой. Конечно, я сыну Илюхе помогал, все было по-человечески. Но, как говорится, чашка раскололась.
И вот одна из первых картин – «Ночь лунного затмения» (режиссер Барас Халзанов). Снимаем в Киргизии, на Иссык-Куле. Романтично все фантастически. Что замечательно, моим шефом на этой картине, художником-постановщиком, был человек по фамилии Тихоненко. То есть наши фамилии не просто были сходны по звучанию, а состояли из одних и тех же букв. В съемочной группе на эту тему часто шутили. Мы с Тихоненко сдружились. Я рукастый был, все его пожелания выполнить мог. И не задумывался, что эта картина готовит мне еще один жизненный поворот.
С дочерью Полиной
А за несколько лет до этой нашей работы по кинотеатрам прошла и стала очень популярной картина «Седьмая пуля» Али Хамраева. Я тогда еще учился в институте. И там снималась маленькая Дилором Камбарова, ей было тогда лет четырнадцать. Но я тогда уже, как-то заочно, влюбился в эту очаровательную восточную девочку. Романтически, как до того влюблялся в Полу Раксу.
И вот я приезжаю на Иссык-Куль, на съемки «Ночи лунного затмения» (по какой-то причине я приехал позже основной группы, съемки уже шли полным ходом). Начинаю входить в курс дела. А тогда делали такие «контрольки» (добросовестные художники-постановщики делают их и сейчас) – маленькие фотоснимки разных планов сцены, чтобы потом, при возвращении в тот же объект, сразу вспомнить, где и какой был расположен реквизит. И вот я сижу, листаю «контрольки», чтобы вжиться в съемочный процесс, понять, где что снимали. Там средневековая история, все очень красочно, ярко.
И вдруг вижу на одном из снимков Дилором Камбарову в историческом костюме. Спрашиваю:
– А что, она у вас снимается?
– Да она измучила нас всех! Уехала на фестиваль! У нас съемки из-за этого задерживаются!
Я взволновался.
– А когда приезжает?
– Завтра уже! Наконец будем снимать!
Судьба плетет свою нить. Сейчас у нас с Дилором взрослая дочка Полина, живет в Берлине.
Начиналось все так. Как-то иду я утром по берегу Иссык-Куля. Я очень точно все рассчитал: в этот момент она должна была идти в гримерную. И мы, проходя друг мимо друга, просто переглянулись. А дальше – абсолютно по Булгакову! «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли, как выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!» У нас завязался роман. Моим главным средством соблазнения были песни под гитару.
Тогда там и Наташа Аринбасарова снималась, которая была звездой уже. Они с Дилором дружили. Наташа несколько, на правах старшей, опекала Дилором. И, помнится, Наташа ее даже отговаривала от сближения со мной. «Диля, ты что, с ума сошла?! Ты восходящая звезда! А он кто? Какой-то там ассистент художника! Зачем тебе это нужно?»
С дочерью Полиной на съемках «Мусульманина»
А закончилось все просто: у нас родилась дочка. Дилором успела сняться в моем первом полнометражном фильме «Один и без оружия». В девяностые она эмигрировала в США вместе с нашей дочкой. Работала программистом в Сиэтле. И сейчас у них все хорошо.
Свердловская киностудия
Я поначалу даже не предполагал, какую роль в моей жизни сыграет Свердловская киностудия. Поначалу я воспринимал ее просто как некий промежуточный этап. Надо получить здесь направление на Высшие курсы, опыт какой-никакой получить – и все. Но вот прошло уже без малого 40 лет, а я помню все, что связано со Свердловском, как будто это было вчера.
Первый замечательный художник, у которого я работал ассистентом, был Юрий Истратов. Он тогда уже был очень известным живописцем, членом Союза художников СССР, работал с Ярополком Лапшиным на всех его картинах. Это именно он помог мне после армии устроиться на студию (я через знакомых на него вышел), и мы с ним как-то хорошо сошлись.
В те годы джинсы нужно было «доставать», их нельзя было купить в любом магазине. А у меня были знакомые фарцовщики, и я достал Истратову стильные джинсы (а он уже был взрослый, солидный человек). И, помню, он с удовольствием носил их, причем довольно долго. Возможно даже, именно благодаря мне он вообще начал джинсы носить.
Очень многим я обязан Юрию и благодарен за то, что он опекал меня первое время. Хоть я вроде бы давно был самостоятельным человеком и в опеке не нуждался, но вступал в совершенно новый мир, и мир весьма специфический. Вообще провинциальная киностудия – это особое пространство со своими принципами, установками и «подводными камнями». Там была своя вершина – Ярополк Лапшин, режиссер знаковых фильмов «Угрюм-река», «Приваловские миллионы» и многих других. Лапшину я тоже обязан чрезвычайно. Хотя характер был у Ярополка Леонидовича непростой. Сейчас мне даже удивительно, что он так меня приветил. Жена его, Лариса Козлова, тоже работала на студии редактором.
Идеализм и лирика мои довольно быстро растворились в повседневной рутине.
Прежде у меня было несколько идеалистическое представление об этой работе. Я выдумывал (ведь есть же и вкус, и чувство композиции, и образование) всевозможные фактуры. Я полагал, что буду на должности ассистента художника заниматься какими-то живописными деталями, выстраивать натюрморты или что-то подобное. Но практика очень быстро превратила меня в работягу на постоянном подхвате. На съемочной площадке есть такие люди – постановщики, кто расставляет декорации, что-то постоянно подправляет, всегда на площадке присутствует, прибивает гвозди, заворачивает шурупы, что-то подкрашивает и так далее. А я в этом смысле был универсальный человек. Я даже завел себе специальный саквояж, в котором у меня были краски, заколки, скотч, немножко гвоздей и шурупов, ножи, ножницы, отвертки, стамеска, молоток… Это был мой личный несессер.
Так что идеализм и лирика мои довольно быстро растворились в повседневной рутине. Там облупилось что-то – и нужно быстрее подкрасить, здесь что-то чем-то прикрыть, каким-нибудь неброским предметом.
Но в целом все это было на пользу. Было просто замечательно, когда твои представления о кино как о некоем идеальном мире, в котором ты почти стерильно существуешь, переворачиваются с головы на ноги практической деятельностью.
Я быстро во все врубился и благодаря этому довольно скоро приобрел определенный авторитет и стал нарасхват. Я знал, для чего я это все делаю. Не просто – человек устроился ассистентом, и ничего ему впереди не светит. У меня была ясная перспектива, мне надо было зарабатывать авторитет. Поэтому я, став очень исполнительным, начал пользоваться популярностью как ассистент. Я ни на минуту не забывал о своей цели.
Второй моей картиной стал фильм «Лекарство против страха». Там Саша Фатюшин играл главную роль, Шалевич играл эпизод. Сегодняшней молодежи, наверное, трудно представить, какое значение имел фильм «Старик Хоттабыч» в моем детстве. Я его смотрел бесчисленное количество раз, причем в кинотеатре. Ну, тогда, конечно же, «кина» было значительно меньше, чем теперь, и показывали много-много раз одни и те фильмы. Старика Хоттабыча играл замечательный актер, Николай Волков. В «Лекарстве от страха» он должен был сыграть какой-то эпизод – его, по-моему, даже нет в титрах. И вот, когда ты видишь актера, создавшего самый волшебный персонаж из твоего детства, это совершенно непередаваемое ощущение. Волков перед съемками своего эпизода в нашем фильме очень волновался, ведь он давно не снимался в кино. И я волновался вместе с ним…
Я потом даже маме сообщил, как в детстве, прибегая домой с улицы, рассказываешь о самом важном: «Представляешь, Николай Волков, Хоттабыч, играет у нас!»
Вообще, я считаю, что, если человек теряет это трепетное восприятие кино, ему там не надо работать. То есть он может выполнять, наверно, чисто механически какую-то обязанность. Но лучше никакой не надо.
Да, кино – это не только волшебство, но и рутинная работа. Однако в итоге обязательно должно случиться чудо. И ты обязан в самые нудные или тяжелые часы работы ждать этого чуда. Жить им. И всем своим существом всматриваться в этот ожидаемый волшебный результат!
И я точно пойму, что нужно уже уходить из кино, во всяком случае, не снимать его, если потеряется вот это чувство волшебства, чудесных откровений, которым нас способно одарить киноискусство.