Только птицам
Когда на волю вышли политзэки,Они амнистию считали передышкой.Крылаты были эти человеки,Я в двадцать лет была для них малышкой.Они учили замечательным вещицам:Держать окурки в пепельнице с крышкойИ только птицам доверять секреты,Стихи крамольные читая – только птицам!
А если травля вдруг зальётся лаем,И вдруг доносы полетят из каждой щели,Тогда крылами для защиты застилаемСвоё пространство лучезарным Боттичелли:Такая мысленная, тайная сноровкаХранит здоровый дух в здоровом теле, —Я этим пользуюсь так часто и так ловко,Как все учителя мои хотели!
Они давным-давно – просветы в тучах,Снежинки, незабудки, листопады…Учителей Господь послал мне лучших,Они всегда со мной делиться радыСекретами, дарованными лицам,Которым нет и не было пощады, —Секреты доверяли только птицам,Чьи взгляды – выше всяческой преграды.
Анна Долгарева
Поэт, военкор. Родилась в Харькове в 1988 году. Жила в Санкт-Петербурге. После начала народно-освободительной войны в Донбассе живёт в донбасских республиках. Автор нескольких сборников стихов, широко публиковалась в периодике. Член Союза писателей ЛНР.
«Ничего не знаю про ваших…»
Ничего не знаю про вашихПолевых командировИ президентов республикНа передовой до сих порШаг в сторону – миныИ снайпера пули
Его звали МаксимИ он был контрабандистомКогда началась войнаЕму было тридцать.Меньше годаОн продержалсяНедолго.Под ЧернухиноОн вывозил гражданскихЕго накрыло осколком
Мне потом говорили тихо:Вы не могли быО нем не писать?Все-таки контрабандистБандитская мордаПозорит родину-мать.
Ее звали НаташаОна была из ЛисичанскаПрикрывала отход сорока пацановЕй оторвало головуВыстрел из танкаОни говорят о нейГубы кривятЧтобы не плакать сноваОна была повар и снайперУ нее не было позывного
Ее звали РаяХудожникЕй было семьдесят летЖарким августомПеред всей деревнейВ обедЕе били двоеПо почкам и по глазамЧерный и рыжийИскавшие партизанОна ослеплаНо все-таки выжилаДаже успела увидетьНа улице тело рыжего
…а с темКто предательА кому давать орденаРазбирайтесь пожалуйстаКак-нибудь без меня
«Дело было в Киеве…»
Дело было в Киеве,в четырнадцатом году.Я приехала с рюкзаком, в тельняшке и джинсах.Он встретил меня на площади, мы пошли в кабак.Пили пиво и ели еду.Говорили о жизни.Это были ненужные слова,неправильные были слова.Он сказал, что не хочет совсем воевать.Я сказала, что не хочу воевать.
Не то чтобы мы не любили риска,но с детства учили нас не убить.Спустя годменя назовут террористкой,но я по-прежнему умею только любить.
Я сказала, что пойду на войну тогда,если сама она придет ко мне. Возьмет за руку и скажет: «Я тут».Он сказал, что слова – это дым и вода,и что он пойдет, когда призовут.
Я допила и сказала, что ни черта не верю,что сама убивать не буду,что пойду в военкоры, медсестры или связисты.Не записывайте меня, пожалуйста, в гуманисты,феминисты, деисты или еще какие-то исты,просто я скорее хил и саппорт, чем артиллерия.
Мы ушли из кабака, мы нашли качели,мокрая была от дождя земля.Он сказал, что это не будет иметь значения,если ему придется стрелять.
Что он выстрелит в меня, как в любого другого,потому что мы по разные стороны баррикад,потому что это закон войны; никакое словоне порушит его, закон этот древен и свят.
«Если, конечно, – добавил он, – я смогу заставить себя стрелять».
Мы снова пили, до позднего, кажется, вечера,обнимались и истину искали в вине.Мы точно знали, что дружба – это все-таки вечное,во всяком случае, пока мы не на войне.
«Это не мешает мне тебя напоить, – сказал он, – пока мы нена войне».
Лучше бы война никогда не приходила ко мне.Лучше бы мы умерли оба в то лето,спокойно, во сне.
«Сколько нежности, сколько тревожности в этой весне…»
Сколько нежности, сколько тревожности в этой весне,одуванчики, хвощ и шиповник, и пахнет сосна,и не я, и не я по земле прохожу, как во сне,не меня, не меня обнимает за плечи весна.
Голубой (бесконечно тревожный) и розовый (жизнь),и цыпленково-желтый (как детство), и зелень (покой).Не гляди же назад, ни за что, ни за что не держись,уходи же за солнцем, и будешь вовеки живой.
И не я, и не я проходила по этим горам —не упомню, когда. Было жарко, и солнце, и гром,и белел, и светился за синей дорогою храм,и живое, горячее дергало все под ребром.
Кто создал эту легкость, весну эту, эти цвета,Кто нам дарит покой, когда мы, замерев на мосту,смотрим в синюю воду, и это живая вода,и уходим на берег другой, в темноту, в темноту.
«Мы думали, что живем в эпоху безволья…»
Мы думали, что живем в эпоху безволья,что мы кто угодно – но никогда не солдаты.Но потом наши братья взяли палки и кольяи вышли на автоматы.
Война выбирала нас. Мы были художники и поэты.Мы не умели воевать, но быстро учились.И нет у войны романтики, никакой романтики нету,только ветра степного примесь
да горечь утрат. Мы стали злы и расколоты,научились делать перевязки, вставать по тревоге,и было сухое, безводное летнее золото,и были истоптанные дороги.
И была дорога вперед – помалу, упрямо,через снега, через жгучее злое солнце.Эпоха выбрала нас. Не забывай меня, мама.Я не знаю, кто вместо нас вернется.
«Над городами и селами пролетела благая весть…»
Над городами и селами пролетела благая весть:Этой ночью господень ангел спустился с небес,Осмотрелся и заявил: «Извините, люди,Никакого хитрого плана нет и не будет.Никого не накажут за недостаточность веры,Каждый сам себе после смерти отмерит меру.Так что ешьте, пейте, любите, творите добро и свет,никакого ада, помимо личного, вовсе нет».И слова его падали наземь багровыми листьями,И стояли люди с землистыми хмурыми лицами,Да с на лбу надувшимися крупными синими венами,И стоял этот ангел с крыльями дерзновенными,И отняли крылья его, и на землю их побросали,И топтали ногами в земле и сале,Заново из ничего себе ад создавали.
«Восходила, сияла над ней звезда…»
Восходила, сияла над ней звезда,подо льдом шумела живая вода,просыпались деревни и города,напоенные светом новой звезды.Сквозь закрытую дверь пробиралась стынь,по-над полом тихо ползла туда,где сидела она, на руках дитяобнимая. Снаружи мороз, свистя,запечатывал накрепко все пути,чтоб чужой человек не сумел прийти.
На дверных петельках темнела ржа.И она сидела, Его держа,и она бы молила Его не расти,чтоб стирать пеленки, кормить из груди,оставаться не Богом – ее дитём,не ходить этим страшным терновым путём,оставаться маминым счастьем, днемабрикосово-жарким, чтоб был – человек,и никакой Голгофы вовек.
Чтоб Он был лишь её, чтоб не знать никогдаэтих мук нелюдских, чтоб от горя не выть…Но уже восходила над ней звездаи уже торопились в дорогу волхвы.И уже всё пело про Рождество.Потому не просила она ничего,только лишь целовала ладошки Егои пяточки круглые у Него
Валентина Патерыкина
Поэт, философ, публицист. Доктор философских наук. Автор монографий, научных и научно-методических работ по проблемам философии, религиеведению, истории культуры, философской антропологии, нескольких поэтических сборников. Живёт и работает в Алчевске.
«Всё очень чётко. Мир ясен и светел…»
Всё очень чётко. Мир ясен и светел.Эй, кто там сверху? Ответьте сполна.Щёлкают чётки. Ну, вот и ответил:«Женщинам – дети, мужчинам – война.Всё переделено так справедливо:Смерть от ножа или от „Калаша“,Жизнь – это значит легко и красиво.Смерть безобразна, а жизнь хороша».Смерти мужские присущи забавы.Всем, кто воюет – небесная высь,Раны, погоны, позор или слава.Женщинам – дети, а значит, и жизнь.
«Поленья веков догорят. Поколенья…»
Поленья веков догорят. Поколеньяуносит в бездонную вечность река.Воздета рука. Проповедовал ЛенинНагорную проповедь с броневикавам, нищие духом, вам, нищие телом.Свободному – воля, спасённому – райвдали наобещаны словом. А делопребудет условно. Тогда через крайпольются богатства всемерным потоком.И будет у каждого хлеб и вино,И будет у каждого счастье без срока.Другого никак никому не дано.Уходят века, подогнувши колени.А в них поколенья одно за другимсколочены прочно из страха и лени.Но важно, что каждый себе господин.Остались желаньем благие желанья.Остались благими желания благ.Для каждой эпохи свои ожиданья,Для каждой эпохи в запасе ГУЛАГ.
«Мандельштамовский век-волкодав…»