Но что за чудеса!..
Вот век меня ломает –
А изнутри еще находит не одну!
Владимирка
Над Владимиркой ночь…
Воскресая,
Неприкаянная, былая,
Все по тракту бреду я босая.
Крепостная…
О, как долго спала я!
Проспала и державу, и волю,
И последнего конвоира.
Вот стою на дороге и вою:
«Милый, сирый…»
Кандалами, как волей объятый,
Ты веками проходишь Муром,
Ненаглядный мой барин проклятый,
Что ж тебе не спалось этим утром?!
Этим хмурым и вечно декабрьским…
Или так возлюбил народ свой?
Как тебе говорю я: «Царствуй».
Так я сыну скажу: «Юродствуй».
Вот он первенец твой, наследник.
И отрада любви холопской.
И поныне, как в ночь намедни,
Я за тряской бреду повозкой.
По ухабам и мокрой глине…
Уж она не видна далече.
Бог же в помощь твоей княгине!
Мой же путь за тобою вечен.
Так веками бреду одна я,
На Владимирке сына рожая,
И в твои кандалы пеленая,
И веками тебе чужая.
***
Кукует даль – расходятся круги.
А дна все нет – и значит, нет опоры.
Кукушка все летит из-под руки.
Который год летит она, который?
Конь вороной все ходит поперек,
Крылатый конь все гнезда завивает,
А белый на распутье трех дорог
Уходит в землю – гривою мотает.
Из-под копыта брызжет молочай,
Ползут корнями вольные поводья…
На что ни обопрусь я невзначай –
Кукушка вылетает из-под локтя.
***
В запустенье воздушные замки, в разрухе…
Лес осенний от вольной зари поредел.
Тихо руки сплетя, облака и старухи,
Как младенца,
купают звезду в череде.
Это вечной купели недвижные плесы,
Где созвездья с глазами открытыми спят.
Над бескрайней водой материнские косы
Расплетает ребенок в ночной листопад.
То вселенная вся над купелью склонилась.
Тянет руки дитя из холодной воды –
То сыновняя вольность,
и шалость,
и милость
Отраженной звезды…
Пустыри
И пустырь под моим подоконником
Скоро, скоро уйдет в небосвод…
Скоро облако белого донника
Надо мною в ночи проплывет.
Затомится тугими сосцами
Молочайная матерь-трава.
Обойденная в поле косцами,
О дитяти начнет горевать.
И проснусь я до утренней зорьки,
Выйду из дому я до зари –
Молоком безнадежным и горьким
Брызжут прямо в лицо пустыри.
От накопленной силы отчаясь,
И векам потерявшие счет…
Лишь надломишь росток молочая –
В Млечный Путь он до капли втечет.
И отпряну с тоскою – трава ли?!
И приникну… У самой двери
Как дитя от груди оторвали –
Пустыри, пустыри, пустыри…
Праздничный хлеб
1
Море и степь –
Вот моя гибель!
Вот где бессмертье!
Входят нагими
в облако
дети…
Чисто и вольно
на
белом свете
и широко
для дураков
и облаков…
Почвой соленой,
соленой водой
все опаленной,
все молодой
живу
и веками
на праздник сзываю.
Белый свой хлеб,
как белый свет,
двумя руками
ломаю
на семь ломтей радуги!
Сколько локтей!
Да не толкайтесь –
Радуйтесь
лучше!
На что, казалось,
мал мой лучик –
а всем досталось…
2
С детства богата была
я волей…
Степь вся бела, бела
от соли,
соли и пуха,
да не гагачьего –
местного, райского,
да от подшерстков
седых одуванчиков.
Все перебеливать,
переиначивать –
земли и воды,
слова и устои…
А небо…
А небо всегда золотое! –
и пред началом
и пред концом!
Кланяясь небу –
к земле припадаю лицом.
Кланяясь небу –
пробую землю на вкус.
Лакомый кус!
Ох, и накрыли застолье!
Белый свой хлеб
все делю я на доли –
Берите,
родимый
и
чужанин…
А белый мой хлеб
вовеки един!
3
…А до рожденья –
в рассветном хоре…
белый мой свет
на угоре,
на взморье
радугой прятал меня под полу.
Пенился луч
на девятом валу.
Я родилась…
Гости званые сели
и в молоко накрошили коржи…
Тяжкий мой труд,
и беда,
и веселье –
все называется праздником –
Жить…
Жить вопреки…
и во славу…
и вечно…
Скрытой до срока
в луче подвенечном –
Вот мое празднество!
Вечный мой труд!
Кликните аистов –
век начинается тут!
Море и степь –
праздничный хлеб…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Песни и предания
Предание о сестре
Шла и дышала ближнему
каждому на ладонь…
Родненький, говоришь ему,
выведи на огонь!
Маются думой зябкою
там человек и зверь.
Что-то стряслось с хозяйкою –
в поле гуляет дверь,
в хате мешок катается
в угол да из угла…
А говорят красавица
ласковою была.
Гладила зверя дурочка,
а человек – ее…
Змейкой свернулась улочка,
тропка легла змеей.
И переплясом во поле
встретились слух с молвой.
И обменялись воплями,
будто бы брат с сестрой.
Плакали да пророчили
славу ей на ушко.
А над глухим урочищем
эхо росло: «Уж коль
все мы чужими стали, коль
каяться нету сил…
…Помнишь, была я маленькой –
ты мне волчат носил…»
Песня прощальная
Любимая, моего любимого,
Храни тебя, добрый люд.
Гордись, величайся ивою,
Когда обо мне поют,
О вербе, что не касается
Листами бегущих вод.
Храни тебя Бог, красавица.
Как песня моя идет
Тебе ни о чем не знающей,
Не ведающей обид.
Привет ты моих товарищей
В семействе своих ракит.
Они, ни о чем не ведая,
Подмены не разберут,
Хоть я прозываюсь вербою,
А ивой тебя зовут.
Не грустную, не прощальную
Тебе запоют они,
А гордую величальную.
А ты уж его храни.
Да не от несчастья мнимого,
От случая одного.
Любимая моего любимого,
Храни от меня его.
***
Меня покрыли белой шалью,
Она влачится возле пят
По голубому урожаю.
А свой праздник воскрешаю.
И зреют кнопочки опят
На чудотворном том баяне,
Где черноземными мехами
На три села растянут луг.
И в полнолунном воздыханьи
Растет девичий полукруг.
Я отвожу рукою правой
Цветок багряный на кайме
И выступаю белой павой,
Такой же белой, златоглавой,
Как та церквушка на холме.
Незагорелые колени
Волной захлестывает лен.
Во мне и пенье, и моленье,
И колокольный перестон.
Меня покрыли белой шалью –
Она спадает вверх и вниз,
Она за высью и за далью,
И бахромою дождь повис,
И Млечный Путь каймой качнулся –
И поддалася на искус я,
И шаль стянула на груди.
Под сердцем узел шевельнулся –