Ни с чего другого, как с ужаса перед объемом совершенного зла, начинается возмездие для душ этого рода.
6
Так, порываясь из крепких лап,Духов возмездья бесправный раб,
Трижды, четырежды жизнь былуюЯ протвердил здесь, как аллилуйю.
Может быть, и Мород чудесамНастежь бывает порой. Но сам
Я не видал их ни в чьей судьбе там,Слыша себя лишь во мраке этом.
Счастлив, кто не осязал никогда,Как вероломна эта вода.
Как пузырями дышит породаВ черных засАсывалищах Морода.
Чудом спасался я раза два,Чахлую ногу вырвав едва
Прочь из ловилища, скрытого ловко,Приторно-липкого, как мухоловка.
И представлялось: двадцатый годЗдесь я блуждаю: «предел невзгод»…
Так рассуждал я до той минутыЗноба, когда оказались круты
Выгибы гор, и, сорвавшись в ил,Тщетно взвывал я, напрасно выл.
Булькая, как болотная жижа,Ил увлекал меня ниже, ниже…
О, этой жиже, текущей в рот,Я предпочел бы даже Мород.
…В цепи последовательных спусков из слоя в слой, каждый новый спуск кажется страшнее предыдущего, ибо крепнет догадка, что следующий этап окажется ужаснее всех пройденных.
7. АГР
Обреченное «я» чуть маячило в круговороте,У границ бытия бесполезную бросив борьбу.Гибель? новая смерть? новый спуск превращаемой плоти?..Непроглядная твердь… и пространство — как в душном гробу.
Спуск замедлился. Вдруг я опять различил среди мракаСтранный мир: виадук… пятна, схожие с башнею… мост…Тускло-огненный свет излучался от них, как от знака,Что реальность — не бред! проникает в мой стынущий мозг.
Где я?.. жив или нет?.. Я — нагой, я — растерзанный, рваный…Шаткий шаг — парапет камни лестницы — даль в багрецеА внизу, из глубин, с непроглядного дна котлованаРоссыпь тусклых рубинов, как в бархатно-черном ларце.
Ты, читающий, верь! ты и сам это скоро увидишь!Густо-черная твердь оставалась глуха и нема,Но без волн, без теченья, как вниз опрокинутый Китеж,Колдовскими свеченьями рдели мосты и дома.
Встала в памяти ночь: гордый праздник советского строя,Отшатнувшийся прочь аспид туч над фронтом дворца,И надменный портал с красным вымпелом в небо сырое,За кварталом квартал в море пурпура и багреца.
Понял наново я: то был тайный намек, непонятныйНи для толп, ни для рот, ни для чванных гостей у трибунНа испод бытия: вот на эти багровые пятнаИ на аспидный свод, не видавший ни солнца, ни лун.
О, в какие слова заключить внерассудочный опыт?Мы находим едва знаки слов для земных величин,Что же скажет уму стих про эти нездешние тропы,Про геенскую тьму и про цвет преисподних пучин?
Кремль я видел другой с очертаньем туманного трона,Дальше — черной дугой неподвижную реку МосквуНет, не нашу Москву: беспросветную тьму Ахерона,В грозной правде нагой представлявшейся мне наяву.
Так. — Двойник. — Но какой?.. Я спустился — и обмер: на крыше,Сиротливо, щекой к алой башне прижавшись, одна,Приютилась она: две дыры вместо глаз, словно ниши,Где ни блеска, ни зги, ни игры отражений, ни дна.
Охвативши рукой, колоссальной, как хвост диплодока,Рыхлой башни устои, она изнывала, дрожа,От желания взвыть, но — ни пасти, ни губ… Только окоВопияло без звука, окном ее духа служа.
Что глядело оттуда? что грезилось ей? И какиеНесчетные груды погибших в утробе ееВ свои жилы влила эта хмурая иерархИя,И невольница Зла, и живое ее острие?
Был неясно похож на сторожкое хищное ухоЗаостренный бугор над глазницами… и до землиС расползавшейся кожи, с груди, поднимавшейся глухо,Из разъявшихся пор сероватые струи текли.
И над каждым мостом, над аркадами каждого моста,Исполинским венцом шевелились и млели они,ВОлгры — прозвище их: дымно-серые груды, наросты,Без зрачков, безо рта, неуклюжие, рыхлые пни.
Их чудовищных тел не избегли ни кровли, ни шпили,И, казалось, их грел инфракрасный тоскующий свет;Неживые глазницы, его, поглощая, следили:Кто у ног их клубится? и чьей еще кармы здесь нет?
Неужели же здесь им достаточно жертв беззаботных,И простак, ротозей им добычей попасться готов?..И тогда, приглядясь, различил я меж стен, в подворотнях,Моих новых друзей соотечественников, — земляков.
Я и сам был таким, мое голое, жалкое телоРастеряло ту рвань, что из Скривнуса взял в Мород;Смыв черты, словно грим, плоть бесформенным сгустком серелаИ не скрыла бы ткань, что я — нечисть, я — гном, я — урод.
…Одна из мук Агра — осознанное созерцание собственного убожества.
8
Так, не решаясь спуститься вниз,Прятался я тайком за карниз,
Вглядываясь в бугроватый проспект.В капищах люциферических сект
Стену у входа, как мрачный страж,Мог бы украсить этот пейзаж.
В хмурых кварталах юга, вдали,Восемь согнувшихся волгр несли
Балку — размерами — с вековойСтвол калифорнийских секвой.
Да, они были разумны. Их жестБыл языком этих скорбных мест,
Грустной заменой и слов, и книг.Их привлекал туманный двойник
Зданья высотного, кручи и рвыНа юго-западе этой Москвы.
Как бы до половины в бетонВолграми был он овеществлен;
Верхний же ярус и чахлый шпильМглисты казались, как дым, как пыль.
Вот, очереднАя балка вошлаВ паз уготовленного дупла,
И заструился — багров, кровавВ толще ее угрюмый состав.
Как зачарованный, я смотрелНа череду непонятных дел,
На монотонный и мерный трудЭтих рассудочно-хитрых груд.
Мы громоздим этаж на этаж;То же — и волгры. А воля — та ж?
Низкое облако черных паровДвигалось и на шпиль, и на ров,
Волгр задевая правым крылом.Видно, то было здесь частым злом:
Черный, точно китайская тушь,Ливень хлестнул бока этих туш,
И превратил — чуть туча прошлаВ черные глыбища их тела.
…В Агре он видит впервые вампирических обитателей чистилищ, восполняющих убыль жизненных сил всасыванием энергии человечества.
9
Миллионами нас исчислять надо, с Агром знакомых,Нас, когда-то людьми называвших себя наверху,И жестокий рассказ, как от волгр ускользали тайком мы,Я от слез и стыда не посмею доверить стиху.
Было нечто сродни в нас медлительно гасшим лампадам…Но в короткие дни я, сорвавшийся издалека,Промелькнул мимоходом нет, резче скажу, мимопадом,Остальные ж томились: недели? года? иль века?
Дорогие… Вся гордость, все лучшее ими забыто;Точно ветер над городом, гонит их призрачный бич,И сквозят через них блики сального, тусклого быта,Блекло-мутные дни, счет ничтожных потерь и добыч,
Пропотевший уют человеческих стойл и квартирок,Где снуют и клубятся отбросы народной души;Этажи новостроек, где бес современного мираИм кадит, как героям, твердя, что они хороши;
Все яснее сквозь них различал я вихрящийся омут,Просверливший миры и по жерлам свергавший сюдаМиллионы слепых, покорившихся трижды слепому,Сгустки похоти, лжи, мести, жадности, сна и труда.
Род? сословие? класс?.. Вероломный тиран революцийРаздробил скорлупу их пример и обычай отцов;Суетливою массой по Верхней Москве они льются,Пока рок на тропу не наступит, незряч и свинцов.
— Плачь, Великое Сердце, Кому из народных святилищБлаговонным туманом текут славословия, — плачь!Плачь о детищах тлена, о пленниках горьких чистилищ,Кто, как праздная пена, не холоден и не горяч!
Плачь, Великое Сердце! По Ирмосам и литургиямИз небесного храма под черную сень низойди,Облегчи их блужданья! Вернуться к Тебе помоги им,Ты, огонь состраданья, затепленный в каждой груди!
…Нет, молиться вот так я тогда не умел еще… УжасВ закоулки, во мрак меня гнал, точно плетью, покаТайна здешних убежищ, из брошенных слов обнаружась,Мне внезапной надеждой забрезжила издалека.
Меж багровых кубов, по кварталам, промозглым и волглым,Как тоскующий зов, мне маячили их купола:Двойники ли церквей, до сих пор недоступные волграм,Тех, что в мире людей сквозь столетия Русь берегла?
А, так вот для чего нам внушал мироправящий демонРазрушать естество этих мирных святынь наверху,И кровавой звездой точно дьявольскою диадемой,Обесчестить их трупы, их каменную шелуху!
Как хитер этот бес: посмотри, — их почти не осталось,И покрову небесному негде коснуться земли…Горе Агру скорбящему! как снизойдет к нему жалость?Защитят ли страдальцев все башни, дворцы и кремли?..
Так, рыдая как гном, от стыда, от бессилья, от страха,То бегом, то ползком я к убежищу крался, — но путьБыл оборван, когда исполински размеренным взмахомДлиннорукая волгра меня подхватила на грудь.
Она тесно прижала меня к омерзительной коже,То ль присоски, то ль жала меня облепили, дрожа…Миллионами лет не сумел бы забыть я, о Боже,Эту новую смерть срам четвертого рубежа.
Я был выпит. И прах моя ткань — в ее смрадные жилыКак в цистерны вошла, по вместилищам скверны струясь,Чтобы в нижних мирах экскрементом гниющим я жил бы…Вот, ты, лестница зла! Дел и кар неразрывная связь.
…Так, в Агре он впервые испытывает живое чувство жалости. Здесь он понял, что множества несчастных пали сюда вследствие отяжеления души, вызванного жизненным укладом, долю ответственности за который несет и он.