…Тяжек испанских пушек груз.
Сквозь пальмы,
сквозь кактусы лез
по этой дороге из Вера-Крус
генерал
Энрике Кортес.
В. Маяковский…Что было дальше? Новые походыКолумба. Укрепленья поселенцев,Обмен, обман, жестокость, униженьеПлемен свободных, истребленье их.
Пришел Кортес, нацелил жерла пушек,Заморские пространства окровавил.Текут века, но имя генералаЗвучит поныне как синоним зла.
Скорбящие индейские селенья,Предшественники Лидице, Хатыни,Здесь кактусы торчат вокруг вигвамов,Как ржавая колючка лагерей.
Святая инквизиция — праматерьГрядущих разновидностей гестапо,Ты зажигала факелы живыеИ порождала племена рабов.
О Христофор Колумб, зачем покровыСорвал ты с девственного континента?Зачем пираты, за тобою следомПришедшие, терзали эту плоть?
Ах, бедный генуэзец, я недавноБыл в том краю, где под листвой плакучей,Под безутешной траурною сеньюЛежит твоя могильная плита.
Ты, преданный твоими королями,Отторгнутый от славы и богатства,Забытый за ненадобностью всемиВ безвестности скончался, в нищете.
О, что наделал ты, великий странник,Бессмертный, дерзновенный открыватель,Взгляни же на плоды своих исканий,Расчетливый и смелый мореход.
Где племена былые? Что осталосьОт старожилов, заселявших этиЦветущие края, долины, чащи?Ты продал их, но продал и себя.
Одна лишь песня от всего осталась,Похожая на скорбное рыданье,На стон веков… Лишь плакальщицы-волныО берег бьются, горестно плеща.
О Христофор, ты слышишь эту песню,Ты истый клад открыл для толстосумов,Ты путь открыл искателям наживы,Но проглядел ты главное — любовь.
Ее открыли Рафаэль и Данте,Шекспир и Моцарт, Пушкин и Чайковский.Ее воспел в краю моем суровомИ пал в сраженье за нее Махмуд.
Ты раскопал сокровища земные,Но ты мадонн ацтекских не увидел.Как жаль, что на борту «Санта-Марии»В ту пору Рафаэля не нашлось.
Как жаль, что ты, удачей ослепленный,Палимый жаждой славы и добычи,Сумел узреть бесценные кораллы,Не разглядев кубинских сеньорит.
Не ты открыл сияющую КубуИ не твои отборные матросы,А юноши на утлой шхуне «Гранма»,Бесстрашные и в гневе и в любви.
Ответь, Колумб, на мой вопрос последний:В тех синих далях ты не встретил IslaDe las Mujeres — островок безвестный,Что к сердцу моему давно прирос?
И мне ответил адмирал великий:— Наверно, был такой клочочек суши,Но он, сказать по правде, не оставилВ моей душе заметы никакой.
4…А я письмо из Мехико отправилВ Махачкалу, оповещая близких,Что не вернусь, покуда не увижуТот островок, взывающий ко мне.
Что буду плыть, пока я не причалюК той пристани, пока я не наденуНа тонкий палец женщины любимойСвоей поэмы звонкое кольцо.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Маленьким ключом можно открыть большой сундук.
Горцы говорят1Летим в ночи. Внизу огней узоры.Вверху змеится Млечный Путь, пыля,Как будто горсти кукурузных зеренПоджаривают небо и земля.
Летим в ночи уже над океаном.Последний зимний месяц позади.А за спиною, отданы туманам,Остались европейские дожди.
Пласт облаков белеет в поднебесье,Рассвета ждет мерцающая высь.Мы, люди разных рангов и профессий,В салоне самолета собрались.
Привычный к дальним трассам и орбитам,Век скоростей гудит, необорим,И в Мексику с парламентским визитомМы в депутатском звании летим.
Что ждет нас на другом конце планеты?Знакомств, бесед, приемов череда,Взаимные вопросы и ответыИ речи с обращеньем: «Господа!»
А с нами рядом при любой погодеСоветники, друзья, опекуны,Испытанные в устном переводеИ в знании неведомой страны.
Науку встреч, стоцветную планетуЛюбой из них до тонкостей постиг.Им ведомы каноны этикета,Знаком дипломатический язык.
Я всем им благодарен за советы,За справки, за точнейший перевод,Хотя и сам сумею дать ответыНа трудные вопросы всех широт.
Ведь я не дипломат, а стихотворец,Мой долг повсюду быть самим собой.Поэзию непросто переспоритьВ любой стране, в дискуссии любой.
Тирады непредвиденной коварствоПарирую метафорой лихой,Искрящимся присловием аварским,Махмуда нестареющей строкой.
От правды ни на шаг не отступая,Я, шуткой и стихом, в общенье прост,Как мясо, крупной солью посыпаюИ речь с трибуны, и застольный тост.
…В салоне пригасили свет. Все меньшеНам лёту остается. Цель близка.Мне кажется сейчас, что Остров ЖенщинЯ разглядеть могу сквозь облака.
Еще царит предутренняя серость,Мерцают крылья, время торопя.И словно в забытьи: —…de las Mujeres, —Я снова повторяю про себя.
Видения счастливые воскреслиНа высоте трансокеанских трасс.Вдруг рядышком зашевелился в креслеСосед, бывавший в Мексике не раз.
Обозреватель ТАСС. Он с удивленьемСпросил, дремоту разогнав свою:— Ты что, Расул, все шепчешь? Вдохновенье?Опять берешь у музы интервью?
— Возможно, что и так… — Своею тайнойЯ с ним делюсь — мы сблизились в пути. —Скажи, а ты не знаешь ли случайно,Как Остров Женщин в Мексике найти?
— О, это глухомань, песчинка, малость…Пустынный пляж, пустынная вода.Там от индейцев древних не осталось,Пожалуй, ни единого следа.
Ушло былое, как в пучину канув,Ни памятников, ни других примет…Там нет и огнедышащих вулканов,Экзотики манящей тоже нет.
Там нет ни сеньорит в нарядах броских,Ни удалых тореро, ни быков.Не сыщешь там и росписей Ороско,Там быт убог и каждый кров суров.
Там каждая стена кричит безмолвно,Над очагом струится горький дым,И даже набегающие волныПеречат ожиданиям твоим.
Ты жаждешь впечатлений небывалых?Другие острова пленяют взор.К ним обратись. Их в Мексике немало,Не меньше, чем в Финляндии озер.
Там — ничего не скажешь — красотища!Все — для туристов. Как в раю живи.А если ты сюжет любовный ищешь,Твой островок давно лишен любви.
2Так просветил в салоне самолетаМеня мой друг — обозреватель ТАСС.Потом сказал: — А все же спать охота… —Уснул. Я — рядом — не смыкаю глаз.
Я мысленно беседу продолжаю,С самим собою споря на лету,Свой замысел, свой остров защищая,Отстаивая зыбкую мечту.
Ведь и Колумб мой остров, сердцу милый,Песчинкой счел — ошибся адмирал.Да и Кортес проплыл когда-то мимо —Он острова другие обобрал.
Меня — не скрою — в некое смущеньеПоверг соседа сдержанный рассказ.Но пламень моего воображеньяНе потускнел, не сдался, не погас.
Стремление к песчинке не уснуло.Ведь я народа малого поэтИ уроженец малого аула,Которого на картах тоже нет.
О ТАСС моей души, раздумьям тихимДай выход в мир и громко заяви,Что малый остров может стать великим,Что не бывает маленькой любви.
Недаром родинка — живое чудоЦвела на лбу прекрасной Мариам,Свела с ума великого МахмудаИ жизнь дала божественным стихам.
Сам Саади сложил к ногам любимойСвое богатство — мудрость и талантИ — если очень уж необходимо —Давал в придачу город Самарканд.
Поскольку все принадлежит поэту,Его влеченью и его перу,За взлет ее бровей, за малость эту,Он предлагал вдобавок Бухару.
Мне говорят, а я меж тем не верю,Что стар, как притча, этот островок,Что, в океанской пустоши затерян,Он, как мечта, несбыточно далек.
Но в этот час недосягаем тожеМой отчий дом, селение Цада,А я закрыл глаза — и сразу ожилРодной аул — ведь он со мной всегда.
На скалах башни вижу вековые,И запах сена чую всякий раз,И слышу песни, будто бы впервые,Те, что поются именно у нас.
А старость? Все же временем не смытыИзвечные прекрасные черты.И разве постарела Афродита —Нетленная богиня красоты?
Ты никаких там кладов не откроешь —На малом островке, мне говорят.Но занят я не поиском сокровищ,Я все-таки поэт, а не пират.
Легенды о любви живут столетья,Любовь превыше кладов и наград,Она дороже всех богатств на свете,Я все-таки поэт, а не пират.
Когда б хотел я нынче быть пиратом,Не брал бы корабли на абордаж,А вез на рынок дыни и гранаты,Взбивая цены и впадая в раж.
Среди пиратов сухопутных связиЗавел бы я — всем родич и кунак —И промышлял бы на оптовой базе,На винзаводе разбавлял коньяк.
Есть, правда, и пираты-стихотворцы,Творцы халтурных песен, пошлых од.Ни бога нет в душе у них, ни черта,В их доме совесть Золушкой слывет.
Их жалкий облик равен их писаньям,Давно раскрыта их пустая суть.Мы ни читать их, ни судить не станем,Продолжим лучше наш неблизкий путь.
Рожденный в климате высокогорном,Я рядом с облаками подрастал.Кругом, как волны каменного шторма,Куда ни глянь — крутые скаты скал.
Я не Кортес, чтоб в поисках наживыВ открытый устремляться океан.С высот орлиных, с ледяных обрывовСледит за мною зоркий Дагестан.
Где б ни был я, он всех на свете ближе,Он мне во всем сопутствует всегда,И если я кого-нибудь обижу,Я оскорблю родной аул Цада.
Я не взращен для низкого обмана,За золото стекляшкой не плачу,В чужом дому хозяйничать не стану,В ответ на стрелы пулю не пущу.
Я — рыцарь без кольчуги и забрала,Защитник всех на свете матерей,Срывать не стану черные кораллыУ индианок с лебединых шей.
И украшенья из ракушек хрупкихНе отниму — я не за тем пришел.Что каравелла! Мне и малой шлюпкиНе предоставит ни один престол.
Ведь я вовек не принесу доходовКазне, менялам и ростовщикам.И, возвратившись из своих походов,Островитян далеких не предам.
Я не продам вас никому, индейцы,На рабство никого не обреку.Кортесов многих гнусные злодействаКавказ мой видел на своем веку.
Немало знал он горя и печали,Не раз я слышал от отцов, как встарьАулы наши в пепел превращалиИ шах персидский, и российский царь.
Пандур старинный — дедовская лира —Мое оружье. Я непобедим.С индейцем раскурю я трубку мира,Лишь песнями я обменяюсь с ним
3…Так думал я той ночью. Небу вторя,Вода внизу светлела что ни миг.И суша вдалеке возникла вскоре,И я к иллюминатору приник.
Снижение. Примолкшие моторы.Забрезжил город, услаждая взор.Спросил я стюардессу: — Что за город? —Она сказала: — Мехико, сеньор!
Уже помчался лайнер по бетону,Подъехал трап, и вот уже в упорК моим губам ледышку микрофонаПриставил расторопный репортер.
Так на шампуре щедрую закускуНам подают, подносят полный рог.И я, кавказец, произнес по-русскиПодобье тоста, произнес, как мог:
— День добрый, Мексика! Цвети и здравствуй.Сегодня я признателен судьбеЗа нашу встречу. Если мне удастся,Я расскажу стихами о тебе.
ГЛАВА ПЯТАЯ