А те, у кого и работа есть, тоже еле выживают. Зарплаты – только в микроскоп рассматривать. Например, медсёстры в больнице по три восемьсот получают. Та же Тоня: оклад у неё четыре триста, курьером подрабатывает – доплата тысяча восемьсот, да ещё уборщицей – две четыреста. В сумме чуть больше восьми тысяч, а на эти деньги надо мужа-дармоеда прокормить и двоих детей. Да и муж дармоедом не по своей воле стал. Работал помощником агронома в совхозе, который благополучно развалился.
Председатель оторвался от раздумий, спросил Тоню:
– Так, а другие фронтовики?
Тоня сидела, почему-то раскрыв рот.
– В чём дело, Тоня?
– Да я вот только сейчас подумала, почему я дядю Кирьяна Махоткина и Владимира Сергеевича Вешнева, бывшего директора нашего совхоза, давно не видела.
– Ну, мало ли, может, приболели старики.
– Нет, если бы они болели, то я знала бы – у меня свекровь в больнице медсестрой работает.
– А другие? – не отставал Хеттэ.
– Гаврила Гаврилыч ещё в начале лета помер, сразу после праздника победы. А дядю Мишу Торопова дочь совсем недавно в областной центр увезла.
– Зачем?
– Так, он совсем плохой стал в последние месяцы. Юля-то, дочь его, сначала каждую неделю за сто километров к нему мыкалась – не хотел он уезжать, а потом и совсем слёг. Уж и не знаю, жив ли, – добавила Тоня. – Наверно, ещё живой, если бы помер, так в селе давно бы знали.
В этот момент в приёмной раздался стук каблуков. Дверь отворилась.
– Можно войти, Виктор Герасимыч? – спросила бухгалтер Петухова, почему-то косо поглядывая на Тоню, сидящую на стуле. – Здрасьте. Здравствуй, Тоня, – отдельно поприветствовала она секретаршу-курьершу-уборщицу.
– Чего спрашиваешь, Елена Павловна, входи. У меня как раз к тебе дела есть. – Он подвинул на край стола стопку документов. – Вот, оплатить по счетам надо и разобраться с тарифами на воду. Да, и не затягивай с отчётами за третий квартал, а то мне районная администрация уже всю плешь проела с ними.
– Хорошо, сделаю. Ещё что-то, Виктор Герасимыч?
Председатель подумал:
– Да, ты присядь-ка, нам тут с фронтовиками разобраться надо.
– С фронтовиками? – с недоумением переспросила бухгалтер, устраиваясь на стуле. – А чего с ними разбираться, их никого у нас не осталось.
– Как, не осталось! – удивился председатель. – Вот, Тоня говорит – есть ещё фронтовики.
– Точно, точно знаю – никого не осталось, – заверила Елена Павловна. – Мы восей-ко с мамой чаёвничали, так она всё горевала, что фронтовиков не осталось, как, мол, мы без них теперь праздники победы встречать будет. Ведь, почитай, пустой праздник-то будет. Это как, ровно свадьба без жениха с невестой. Дядя Миша Торопов совсем плохой стал, в последние недели даже с кровати не вставал, под себя ходить начал, вот его дочь и увезла к себе.
– Это мы знаем, – прервала Тоня. – И про Гаврилу Гаврилыча знаем, и про дядю Стёпу Молочайкина. А что же с Вешневым и с Махоткиным? Они-то, вроде, ещё живые и никуда не уезжали.
– Как же, дядя Кирьян тоже при смерти лежит, про себя ничего не помнит. К нему внучка приехала, ухаживает за ним. Говорят, что он свою квартиру на неё отписал.
– А Владимир Сергеич? – спросила Тоня. – Он ведь ещё бодрячок старик.
В этом месте Елена Павловна расхохоталась, согнувшись пополам:
– Ой, не поверите! Наш Владимир Сергеич жениться решил.
– Жениться? – удивился Виктор Герасимович. – Да сколько ему лет-то, если его на женитьбу потянуло?
– Он с двадцать седьмого года. На фронт шестнадцатилетним попал. Вот и считайте.
– Выходит, восемьдесят четыре в этом году исполнилось, – быстро подсчитал председатель.
– Во-во, девятый десяток старому дураку, пора о погосте думать, а он туда же – жениться. – Елена Павловна оглянулась на дверь и понизила голос. – Вы ведь знаете тётю Веру Космынину – известная сводница. Так вот, однажды приходит она к Владимиру Сергеичу и давай ему в ухо вдувать: ты, мол, бездетный, одинокий совсем, года у тебя преклонные, скоро совсем без сил останешься; кто тогда за тобой ухаживать станет; да и домино твой пропадёт. А у меня, мол, знакомая в городе есть, она тебя примет, как сыр в масле будешь кататься. А ты, мол, ей дом отпишешь – ведь если помрёшь, государству достанется. Вот Владимир Сергеич и согласился. Неделю уже, как переехал.
– Как же так, а почему я об этом не знала, – разочарованно протянула Тоня. – И народ ничего не говорил.
– А они всё втихую состряпали, – ответила бухгалтерша. – Да, и самое главное. Вы знаете, сколько лет невесте-то? – На немой вопрос сама же и ответила: – Сорок восемь. Почти на сорок лет младше, считай, во внучки годится. Какова жучка? Выгодного жениха прибрала. И дом прихватила, он кирпичный, просторный, со всеми удобствами, считай, миллиона полтора стоит. Да и сбережения у старика наверняка хорошие есть, ведь он, как фронтовик, тысяч восемнадцать пенсию получал.
– А ты, никак, завидуешь, – поддела Тоня.
Бухгалтерша взвилась:
– Чего это мне завидовать-то! У меня, слава богу, муж есть, двое детей. Или мне со стариками в свиданки играть! Скажешь тоже.
В это время в дверь снова постучали. Дверь приоткрылась, между дверью и косяком появилась голова шофёра председателя, которая сказала:
– Доброго утречка всем. Виктор Герасимыч, бензин на заправке не отпускают, а у меня бак пустой. Что делать?
– Почему не отпускают?
– Говорят, что ещё за прошлый месяц с ними не расплатились, – ответил шофёр, косо взглянув на бухгалтершу.
Председатель спросил Петухову:
– У нас деньги-то на счету есть?
– Малость остались, – ответила Елена Павловна и встала. – Я вмиг переведу, не такая уж и большая сумма – около восьми тысяч.
– Сделай, пожалуйста, а то мне завтра на совещание в область ехать. Сегодня как-нибудь обойдусь.
Бухгалтерша вышла, а Тоня плаксиво пожаловалась:
– Ну, вот, снова не успела убраться.
– Ничего, Тоня, вечером уберёшься. – Через паузу: – Да, плохо без фронтовиков-то. Праздник будет, а чествовать некого.
– Так, у нас много есть таких, кто воевал, – вставила Тоня. – Может, их?
Хеттэ нахмурился:
– Кого ты имеешь в виду?
– Ну, как же! Вот, дядя Толя Шамшин. Он тоже воевал, у него даже медаль какая-то есть.
– Тоже фронтовик?
– Нет-нет, он в другом месте воевал, в Чехословакии, кажется. Танкистом был. Он моему отцу такие страшные вещи рассказывал, ужас просто. По живым людям ездили, а потом из траков человеческие кости выковыривали.
– В Чехословакии, говоришь?
– Ага. А ещё у нас двое афганцев есть, у них тоже ордена и медали, трое или четверо в Чечне были.
– Ну, ладно, Тоня, ты иди.
Оставшись один, Виктор Герасимович долго раздумывал над словами секретарши: считать ли фронтовиками Анатолия Шамшина, афганцев, «чеченцев». Ведь он по возрасту тоже мог бы стать афганцем, гоняться за «духами», оборонять перевал Саланг или просто погибнуть в чужой стране, да бог миловал. Наверно, должно пройти время, чтобы и этих парней начали считать фронтовиками. Больно уж непопулярными были эти странные войны. А разве солдаты виноваты, что правители решают всё за них и гонят на бойню. Афганистан – какого чёрта искали там, непонятно. Территорию? Так, нам и своей девать некуда. Славы? А нашли бесславие – пришлось тикать оттуда. Или Чечня. Ведь это своя, российская территория, выходит, сами с собой воевали. Про Чехословакию и говорить нечего – чужая страна, чужой народ. Пусть бы сами разбирались со своими политиками.
2
Ефим Егорович Шереметьев, одинокий старик, доживающий свой век на лесном кордоне бывшего леспромхоза, который развалился лет пятнадцать назад, снялся со своего насеста (так он называл свою кровать), взял в руку клёновую палку, приспособленную вместо трости, и похромал в прихожую. Что-то бормоча под нос, нагнулся, снял с алюминиевой кастрюли, стоящей на полу, крышку, понюхал, пробормотал:
– Скисло всё-таки.
Поставил кастрюлю на стол, сел. Руками брал из неё куски мяса, обгладывал кости и снова отправлял их в кастрюльку. Вытер засалённой утиркой рот, прямо из носика чайника попил и сказал:
– Вот и гоже.
Посмотрел на настенные часы: десять семнадцать. Услышал с улицы визг.
– Ишь, тоже жрать хочет. Счас, счас.
Обулся в валенки, надел коричневую, защитного цвета, фуфайку, кожаную кепку, взял со стола кастрюлю и открыл дверь. Пахнуло холодом – сегодня впервые подморозило. Но лес, обступивший кордон, ещё не сдавался – зеленел, шелестя подмороженной листвой. Лишь подрост кое-где отцветал осенними красками, словно напоминая, что и его старшим товарищам скоро настанет пора цвести осенним разноцветьем и скидывать листву. Прошёл через сени, вышел на крыльцо. Навстречу старику бросился чёрный кобель, кинулся хозяину на грудь, норовя лизнуть в лицо.