– Всё, мужики, хана нам.
Ефим не стрелял, он и сам не знал, почему: то ли последнего патрона стало жалко, то ли по крестьянской привычке ждал исхода. Исход наступил, но очень странный: бронемашина, а следом за ней и мотоциклы развернулись и уехали прочь. Они ещё долго ждали, прижимаясь к земле.
– Что это было? – спросил неизвестно кого Тимофей.
– Не знаю, – ответил Ефим. – Эй, сержант, чего делать-то будем? – крикнул он в ту сторону, где поодаль лежал Кубышкин.
Тот ничего не ответил. Первой встала девчонка, неожиданно сильным, стальным голосом, каким от неё никто не ожидал, приказала:
– Всё, вставайте, уходить надо. Быстрее, быстрее, а то они могут вернуться.
Ефим встал, подошёл к сержанту, тронул того за плечо:
– Сергей, вставай.
Кубышкин лишь повернул голову, посмотрел на него мутными глазами, взял Ефима за грудки, что-то прошептал и отвалился. Подошли девушка и Тимофей. Тимофей спросил:
– Что с ним?
– Убили сержанта, – ответил Ефим и снял шапку.
– Вот те на, – почему-то удивился Четвериков, словно он был не на войне, а на прогулке. – Что же делать-то? Похоронить надо.
– Вы что, с ума сошли! – зашипела девчонка. – Надо уходить отсюда.
– Тогда документы хоть взять.
Шереметьев расстегнул шинель сержанта, достал из нагрудного кармана документы, и они пошли. Ефим часто оглядывался на прижавшегося к холодной земле Кубышкина, словно ждал, что он тоже сейчас встанет и пойдёт следом за ними. Но сержант не поднимался. И хоть глаза его были закрыты, Ефиму казалось, что он с укором смотрит им вслед и говорит: «Что же вы, братцы, оставляете меня». Он сейчас раздумывал над последними словами сержанта и часто поглядывал на девчонку, бредущую впереди. В какой-то момент спросил:
– Эй, девушка, а где вы свою сумку-то потеряли?
Та остановилась, ойкнула и произнесла:
– Ой, потеряла! Ну, да ладно, в ней ничего важного уже не осталось. Пошли, пошли, я знаю, куда идти. Вы вот лучше скажите, что вам сержант-то сказал перед смертью.
Ефим вздохнул и ответил:
– А я, честно сказать, и не расслышал. Шептал что-то. Прощался, наверно.
Пока они шли до города, им ещё раз повстречались немцы. Эти тоже повели себя как-то странно: дали очередь поверх их голов, загоготали и уехали. Ефиму даже показалось, что это были те же самые немцы, которые стреляли в них в первый раз. Странные немцы. Да, здесь, конечно, не передовая, но ведь кто-то же должен был их шугануть хотя бы. А наших никого. У железной дороги линия окопов, и в них тоже никого. Бежали? От кого? Сразу видно, что здесь и боя-то не было. Передислоцировались? Куда? Одни вопросы, ответы на которые они получили сразу же, как только стали приближаться к городу. Они шли по лесной дороге, когда из кустов прозвучал зычный приказ:
– Стой! Кто идёт?
Они ещё по инерции двигались, когда прозвучало второе предупреждение:
– Я кому сказал – стоять! Руки вверх! Сложить оружие на землю!
Тимофей выронил свою винтовку ещё до этих слов, он стоял с поднятыми руками и пищал:
– Братцы, мы же свои.
– Вот сейчас и узнаем, какие вы свои, – последовало уточнение.
Шереметьев положил свою винтовку на землю и поднял руки, то же самое сделала и девчонка. Только после этого из кустов вышли пятеро: старшина с автоматом и четверо бойцов с винтовками. Ефим понял – боевое охранение. Их провели сквозь чащу на большую поляну и затолкали в палатку, где сидели двое: лейтенант лет двадцати, с тонкой, редкой щёточкой усов, и старший лейтенант постарше.
Старлей спросил конвоира:
– Где их взяли?
– В лесу, товарищ старший лейтенант, у железной дороги.
– Документы проверили?
– Никак нет.
– Документы на стол, – строго приказали им.
Все трое выложили документы на стол. Старлей, просмотрев документы и приказав вывести Четверикова и девушку, спросил:
Конец ознакомительного фрагмента.