– Когда он придет, Сережа?
Сережа, здоровенный детина тридцати пяти лет от роду, снова сплюнул себе под ноги и, с шумом отпив из бокала, отмахнулся:
– Не боись, Лед. Все путем. Че ж, он по твоему вызову не притащится, шоль? Я б на его месте в такие игры не играл бы. Нет, Сава – правильный мужик. На баб он того, конечно, был падок, но кто ж по сладкому делу не ходóк?
– Достукался он уже разок на бабской теме-то, – сказал Лед.
– Да куда ж!.. Он говорил, у него сам генерал Василий Сталин этого… в последышах был. Значит, была у Савы… когда его еще не раздуло, как гнилой бурдюк… одна красотуля, буфетчица. Такая витрина у нее была, эх! Аппетитная, что твой аппер… кот.
– Антрекот…
– Во! Умеешь ты мощно задвинуть, батя. – Сережа широко осклабился, показывая человеку не намного старше себя колоритные, через один, зубы. – В общем, поймал ее Сава на обаяние, с целый месяц у нее ошивался только так, пока чуть было не сгорел на ночной работе: хату он брать взялся…
– Слышал и про Сталина Василия, и про буфетчицу.
– И когда ту хату…
– И про хату. Ты вот лучше что мне ответь, Сережа: как вышло, что ты оказался тогда в Калуге? А то у нас все как-то не было времени вернуться к этому разговору.
Лед, как обычно, говорил очень спокойно, почти монотонно. Однако его собеседник, по всей видимости, совершенно не ожидал услышать эти слова, произнесенные просто, буднично, доброжелательно. Он заморгал, под грузным его телом скрипнул стул:
– А че ты мне про то в Калуге задвигаешь, как будто это какая подлянка?
– А что ты тогда всполохнулся, если все ровно? – заметил Лед. – Я, собственно, не из любопытства спрашиваю. У тебя там родственники?
– Да не, – сказал Сережа, и глубокие морщины, залегшие было у него на лбу, разгладились. – Братишка там у меня знакомый, вместе тянули в солнечной Мордовии… Сводит судьба и разводит, два раза на пересылке, но это так, по-рыхлому, а вот третий – на «цапле»… на железной дороге под Салехардом… Пять лет. Ну ты ж знаешь, Лед. До нынешнего с ним кентуемся, проверенных корешей мало сейчас.
– Особенно таких, кто не ссучился.
– Особливо… Это – да… – без выражения отозвался мордатый Сережа и глянул назад, туда, откуда подходил к нему раскачивающейся косолапой походкой толстый грузин Лаша Гогоберидзе, небритый, с радушной физиономией в складочку и длинным, в двух местах переломанным носом. Лаша держал скромную шашлычную прямо на берегу моря, официально находящуюся на балансе недавно открытого в километре отсюда пансионата «Волна». Рассказывал про себя Гогоберидзе, что родом он из Гори, то есть земляк самого товарища Сталина. И странно, что с таким родством – точнее, со щедрыми россказнями об этом замечательном «родстве» – не загремел Гогоберидзе ни разу куда следует. В места, далекие от этого моря, от свежего воздуха, напоенного запахом жареного мяса и ароматами трав.
– Э, все готово, уважаемые, – заговорил он. – Пальчики оближешь! В «Волне» разве готовят? В «Волне» только Гогоберидзе завидуют.
В его руках подпрыгивал жестяной поднос с несколькими горшочками и большим блюдом, на котором благоухал посыпанный зеленью, политый красным вином шашлык с баклажанами. Лед кивнул. Гогоберидзе смачно прищелкнул языком и поставил поднос на стол. Откуда-то появилось еще вино. У грузина были очень быстрые для просто шашлычника пальцы. Льду отлично было известно, что в свое время Лаша подрабатывал каталой на трассе Москва – Симферополь (и на других, конечно, тоже, но эта была любимой). Так он зарабатывал на жизнь, пока в один прекрасный день не стал, как говорят в воровской среде, «порченым» – зная шулерские приемы, зарекся играть в карты. С этим решением Лаши Гогоберидзе удивительным образом совпало исчезновение с его правой руки двух пальцев.
Льда он знал давно. Тот, видимо, знал причину волшебного перерождения Гогоберидзе. Именно поэтому Лед всегда был желанным гостем в маленькой шашлычной на берегу моря, в километре от недавно открытого для советских трудящихся санатория.
– Еще вина!.. – торжественно объявил Гогоберидзе, одну за другой открывая две бутылки вина.
– По мне, так уж лучше водяры или газолина хватануть, – высказался Сережа. – А то винище не согревает. Компот. Лед, плеснем под жабры?
– Э-э, не умеете вы, русские, пить, – отозвался словоохотливый Гогоберидзе, имевший замечательную привычку разговаривать с посетителями своей закусочной на равных. – Вам лишь бы окосеть.
– Я вообще-то мордвин, – сообщил Сережа.
Грузин поднял облепленный бородавками толстый указательный палец и важно начал:
– Я хотел сказать…
– Лаша, иди! У тебя наверняка осталось немало дел, – поднял голову Лед. У него были невыразительные тускло-серые глаза. Гогоберидзе тотчас почувствовал себя неуютно. Он помнил и то, что эти глаза способны быть и яркими, и живыми. Страшными. Он пробормотал что-то по-грузински и ретировался.
Лед взглянул на мясо. Потянул ноздрями воздух и спросил:
– Ну, так что там с Калугой и с братишкой, с которым вы железку под Салехардом вместе клали?
Наверно, все-таки ответил бы что-то внятное мордатый Сережа, потому как побагровел от натуги, ища наиболее удачный ответ, но тут Лед, перебивая его бормотание, выговорил:
– Я тебя жду, Леонидыч!
И встал.
Сережа, который вспоминал свое отчество (Михайлович, кажется) исключительно в те моменты, когда очередной следователь читал вслух его личное дело, разом понял, что обращаются не к нему.
К столу, за которым сидели Сережа и Лед, шел высокий худой человек с продолговатым лицом и длинным подбородком. Одет он был в серый пиджак, в брюки военного образца. Возраст вновь пришедшего определить было затруднительно: этому человеку с тусклыми глазами и малоподвижным лицом могло оказаться и тридцать пять, и шестьдесят лет. На ходу он зябко втягивал голову в плечи. С его нарядом и повышенной чувствительностью к холоду совершенно не вязался ни теплый алеюще-розовый закат над морем, ни плюс 28 градусов. Высокий и худой человек, рассеянно щурясь, смотрел куда-то поверх голов сидящих на площадке мужчин. Можно было бы предположить, что он ищет их взглядом среди прочих посетителей, однако же дощатый столик был только один, а двое расположившихся за ним отдыхающих – единственные клиенты Лаши Гогоберидзе.
– Леонидыч, иди-ка ты сюда, что ты там мерзнешь? – позвал мужчину Лед. – Давненько не виделись.
– Батя, а что это за фраер? – вполголоса спросил Сережа, в котором, верно, опять проснулись сыновние чувства. – Я его нигде раньше, случаем, не видел? Хотя такого где угодно срисовать можно… Распространенный типаж, – сподобился он на четкое определение.
Лед не ответил. Высокий, похожий на печального аиста человек приблизился к их столику и произнес:
– Приветствую. Не помешаю?
– Отчего ж! Поляну и на троих разбомбить можно! – весело отозвался Сережа, искренне довольный тем, что ему повторно не пришлось отвечать на неприятный вопрос Льда про Калугу. – Не пунцуйся, греби хавку.
– Сережа, выражайся по-человечески. Борис Леонидович не понимает по-нашему, – сказал Лед.
– Да, в самом деле, если можно, – все так же рассеянно присматриваясь то ко Льду (словно видел он его в первый раз), то к Сереже, хватившему «грыжу» (полстакана виноградного самогона), отозвался тот, кого называли Борисом Леонидовичем. – Честно говоря… я рад нашей встрече. – Эти слова предназначались уже Льду. – У меня не так много времени. Мы куда-то поедем?
– Да, мы куда-то поедем. А отчего у вас мало времени, Борис Леонидович? Раскопки?
– И чего копают? Жмуров? – осклабился Сережа. – А, ну да… В смысле – роете древних воров? А что, я однажды был у одного ученого бобра, так он говорил, что нарыли золотишка, разных культурных бебех, показывал мне – я ахнул! Вообще я всегда в полном интересе, как оно там, у стариков-то, было… Я – уважительный, – непонятно к чему заявил он и стал с аппетитом поедать шашлык. По подбородку потек мясной сок.
– Да, мы занимаемся раскопками Неаполя Скифского, – сказал Борис Леонидович. – Работы ведутся вот уже лет пять. Очень важная задача! Даже в этнополитическом аспекте.
На лице Льда появилась усмешка:
– Борис Леонидович, выражайтесь по-человечески. Сережа вот не понимает…
– Охотно. Я имел в виду то, что работы на городище Неаполя Скифского, то, чем я и мои коллеги сейчас занимаемся, – дело всесоюзной важности. Сам товарищ Сталин давал соответствующие указания. Чтобы не распадалась цепь времен, перекинутая от скифов к славянам. Товарищ Сталин, – с неподражаемой серьезностью продолжал археолог, – ратует за то, чтобы наша история была максимально ясна. Без прошлого нет будущего, что ж вы хотите?.. Вот и товарищ Сталин того же мнения.
Сережа невольно перестал жевать. Легкость, с которой Борис Леонидович показательно ссылался на отца народов, в чем-то живо воссоздавала в памяти словесные обороты Лаши Гогоберидзе. Однако Сережа уже прилично выпил и был не прочь пообщаться с неизвестным человеком, несмотря на то что его не покидало ощущение, будто он уже где-то видел Бориса Леонидовича, и тот до омерзения напоминал ему одну энкавэдэшную гниду, сотрудника следственного отдела НКВД по Вологодской области Альберта Станиславовича Орленко: то же вытянутое лицо, прилизанные волосы, та же длинная нескладная фигура. Только добрый следователь Орленко все время старался доверительно заглянуть в глаза, а Борис Леонидович, этот ископаемый знакомец Льда, щурил глаза и глядел куда-то в сторону, словно ему неприятно было лицезреть тех, с кем судьба уготовила ему место за одним столиком.