С изумлением спросил я: «Что это значит?»
Он отвечал: «На уплату долга.»
Это меня очень поразило, и я неоднократно повторил:
– Нет, нет, не нужны твои деньги, сам я заплачу твой долг.
При этих словах Я-в с заметною осторожностью сказал мне:
– Говорите потише, чтобы не слыхали другие.
На выраженную же мною готовность уплатить за него долг, он не возражал, а деньги не преминул сгрести рукою со стола.
Но куда положил он их, не удалось мне заметить, а кажется, oни тут же исчезли.
Затем, встав со стула, я обратился к Я-ву с вопросом:
– Где находишься ты, отшедши от нас?
– Как бы в заключенном замке.
– Имеете ли вы какое-либо сближение с ангелами?
– Для ангелов мы чужды.
– А к Богу какое имеете отношение?
– Об этом после когда-нибудь скажу.
– Не в одном ли месте с тобою Миша?
– Не в одном.
– Кто же с тобой?
– Всякий сброд.
– Имеете ли вы какое-либо развлечете?
– Никакого. У нас даже звуки не слышатся никогда: ибо духи не говорят между собою.
– А пища какая-либо есть ли у духов?
– Ни-ни…
Звуки эти произнесены были с явным неудовольствием и, конечно, по причине неуместности вопроса.
– Ты же как чувствуешь себя?
– Я тоскую.
– Чем же этому помочь?
– Молитесь за меня: вот доныне не совершаются заупокойные обо мне литургии.
При этих словах душа моя возмутилась, и я стал пред покойником извиняться, что не заказал сорокоуста, но что непременно сделаю.
Последние слова видимо успокоили собеседника.
За этим он попросил благословения, чтобы идти в путь свой.
При этом я спросил его:
– Нужно ли испрашивать тебе у кого-либо дозволения на отлучку?
Его ответ заключался в одном слове.
– Да…
И слово это произнесено было протяжно, уныло и как бы по принуждению.
Тут он вторично попросил благословения, и я благословил его, знаменуя большим крестом, с произнесением следующих слов:
– «Благословит тя Господь от Сиона, живый во Иеpyсалиме, отныне и до века».
Надобно заметить, что эти слова вовсе необычные для меня, и только во сне уста произнесли их.
Однако же Я-в не удовольствовался этим благословением, ибо оно произносилось в тот момент, когда он занят был застегиванием пуговиц и вообще поправкою одежды, чтобы идти в путь.
Итак, просьба о благословении, с простерием рук для его принятия, еще раз повторена была, и я в последний раз благословил его, произнося:
– «Буди благословен во веки, во имя Отца и Сына и Святаго Духа».
Я-в сильно прижал руку мою к устам своим; ему не хотелось выпустить ее. Сочувствуя ему, я облобызал его отеческим лобзанием, вполне сознавая, что он есть гость, пришедший ко мне из другого миpa.
И тут я стал вглядываться в него и, вглядевшись пристально, увидел неизменные знакомые мне черты.
Только белизна и утонченность изменяла прежний тип. К тому же пот в виде росы покрывал его лицо, а глаза при яркости своей выражали утомление и упадок сил душевных.
Вышел он от меня дверью, обращенной к Тутовой гopе, на которой покоится прах его.
За ним следил я с чувством глубокой скорби и с пламенным желанием видеть след его. И что же? Сверх всякого чаяния очутился я на горном хребте, разделенном надвое.
С высоты хребта, в глубине расселины, увидел я тот самый замок, о котором вспоминал Я-в.
Замок имел форму параллелограмма. Из четырех стен его только в одной, к югу обращенной, замечен мною был малый просвет, да и тот с железною решеткою. Кроме этого единственного просвета, стены представляли сплошную каменную массу без окон, дверей и даже без кровли.
Последнее обстоятельство дало мне возможность видеть, хотя сквозь полумрак, внутренность замка и совершающееся в нем. Особенно благоприятствовало мне положение мое на окраине горы, поднимавшейся гораздо выше стен.
Казалось, что взор мой досягал до самого дна. Но вглядываясь пристально, я замечал в глубине только мрак, движущийся наподобие черных облаков или волн; но проявления жизни и определенных форм тут и следа не было.
Наконец душа моя возмутилась: я увидел Я-ва, за несколько минут перед этим посетившего меня. Местом же для него служил угол здания, обращенный к северо-востоку.
Он сидел с поникшею головою и поджатыми ногами, а руки сложены были накрест. Одежда же его заключалась в сорочке, проявлявшей белизну даже сквозь мрак.
Белизна эта, среди господствующего всюду хаоса, показалась мне чрезвычайным явлением, и у меня родилась мысль, что положение Я-ва не безотрадно и он имеет некий почет сравнительно с прочими заключенными этого узилища.
Недвижимость же Я-ва дала мне такой вопрос: ужели душам умерших воспрещено всякое движение и всякая перемена позиции?
И когда таким образом мысль моя и взор будто магнитом влеклись к Я-ву, какой-то почтенной наружности человек, неведомо как и откуда очутившийся позади меня и стоявший на некотором возвышении, обратил внимание мое в противоположную сторону. Я заметил, что южная стена, на небольшом протяжении, в части примыкающей к просвету, медленно и грозно приподнимается. Вслед за тем в основании стены, на месте подъема или точнее зева показался на мгновение свет; а внутри вертепа произошло колебание мрака с ощутимым движением воздуха.
А еще минута – и все пришло в прежний порядок. Как ни велико было в эту пору смущение мое, но все-таки я старался разгадать причину совершившегося предо мною явления.
Благодаря таинственному незнакомцу, томился я недолго.
Со стороны его донеслись ко мне ответные на мысль мою слова:
– Это знак прихода новой пресельницы.[3]
Обратясь спешно в ту сторону, внимательным взором искал я человека, который рисовался уже в воображении моем ангелом, свыше посланным; но поиск не привел меня ни к чему.
Я видел пред собою лишь безжизненную и страшную пустыню.
Картина эта, с рядом предшествовавших явлений, до глубины возмутила душу мою, и я проснулся. И тут же взялся за перо, чтобы виденное передать письменно, с возможною верностью.
Отд. оттиск из „Яросл. Еп. Вед.“ 1870 г.; Душепож. Размышления, 1881 г.
III. Из дневника о. Евгения, архиепископа Ярославского, прежде Тобольского
В числе многих писем, оставшихся после смерти ярославского преосвященного Евгения, умершего на 94 г. жизни, сохранилось одно весьма интересное – касательно перемещения его из Пскова в Тобольск. В дневнике его об этом перемещении читаем следующее: «1825, июля 25 послал он письмо, которым просил, чтобы его переместили в Тобольскую епархию, которая тогда была праздною». Какая тому была причина, он ни в письме не объяснил и никому не открыл.
Не было, впрочем, ни бед, которые все уже отвращены, не имел он ни с кем и вражды или от кого-либо обиды, будучи со всеми всегда откровенным и искренним; и в последней своей проповеди пред Богом свидетельствовал, что он всем и всеми был доволен. Но бывают в жизни случаи и намерения, основа которых одному только Богу известна. А что оно было достаточно и пристойно, этому тем более можно верить, что Евгений во всю свою долголетнюю жизнь никогда и ни о чем не просил, всегда Богу поручая свою участь.
Смерть преосвященного Евгения дает возможность снять печать тайны, поведать которую преосвященный Евгений не заблагорассудил в своем дневнике. Из письма его к одному иеpapxy, давно уже умершему, открывается, что причиною просьбы его о перемещении его в Тобольск было таинственное видение. Вследствие этого видения преосвященный поспешил обратиться к первенствующему члену Св. Синода, митрополиту Серафиму с письмом, прося представить его к замещению Тобольской кафедры, но не открывая причины своей просьбы. Такое же письмо он писал к другому члену Синода, архиепископу ярославскому Аврааму. Оба члена Синода были изумлены тем, что Евгений, неизвестно почему, просится из лучшей епархии в худшую и отдаленную, и отвечали ему отказом. Евгений снова обратился к ним с просьбою о ходатайстве пред Государем Императором о перемещении его в Тобольск, присовокупляя, что если и на этот раз получит от них отказ, сам будет просить Государя о перемещении в Тобольск. На этот раз Евгению удалось расположить упомянутых членов Синода в свою пользу, но один из них, архиепископ Варлаам, просил Евгения объяснить ему конфиденциально причину настойчивого желания променять одну кафедру на другую. Евгений не скрыл от него этой причины в ответном письме. Вот что он сообщил:
«Весь просвещенный свет смеется снам. Духовный регламент не велит производить в священники тех, кои верят снам. А я должен открыть В. В., что не иная причина моего перемещения. Это, без сомнения, изумит вас, но прошу выслушать, какого сорта был мой сон.
Их было три – первый и второй через два дня один после другого, третий после второго спустя три дня. В первом видится покойная моя матушка: сон очень ясен.
– Я, – говорит, – пришла к тебе нарочно посоветовать, чтобы ты просился из псковской eпapxии.