Гарри был вице-председателем крупного агентства, но прекрасно понимал, что, подобно большинству вице-председателей, так никогда и не станет председателем. И очень болезненно это переживал. Как и у Мистлера, у него тоже имелся свой капитал, но только свободный, его деньги не были вложены в другие проекты.
И вот Питер как-то заехал к нему, и важный разговор состоялся. Все проходило в самой естественной обстановке. «Цыган из Новой Англии» — вот как охарактеризовал Мистлер персонаж, списанный им с Питера и вошедший в роман, который удалось опубликовать в прошлом году. Он был человеком еще менее осмотрительным, нежели его прообраз, готовым абсолютно на все, но предпочитал не делать ничего вовсе. Мистлер и Гарри твердо вознамерились держать агентство на плаву, пусть даже самим им придется жить на хлебе и воде, если понадобится, на протяжении целых пяти лет.
Однако вскоре в фирме работали уже сорок служащих, а к концу пятого года у них появилось подразделение в Лондоне. К несчастью, Гарри Ловетт не дожил до этого счастливого дня, умер от сердечного приступа в своей ложе в «Метрополитен-опера» во время второго акта «Валькирии»[2].
Питер Берри и Мистлер вовсе не были такими уж близкими родственниками. Питер являлся единственным сыном двоюродного брата матери Мистлера. Они подружились еще в колледже. Поступили в один год, а уже на следующий поселились вместе в одной комнате студенческого общежития. И каждый намеревался написать новый и великий американский роман века. Но, возможно (и вопреки категорическому мнению Мистлера-старшего), литературное творчество все же легче дается тем писателям, чья жизнь неразрывно связана с Парижем или на худой конец Афинами.
Еще в колледже Питер начал писать серию коротких рассказов и продолжил это занятие, служа во флоте. Хранились эти рассказы в большой жестянке из-под печенья и так и остались там. Мистлеру, невзирая ни на что, все же удалось закончить свой роман, однако рецензии нельзя было назвать положительными. «Всего лишь очередная история, связанная с метаниями юной души и разочарованиями молодости в подготовительной школе Новой Англии» — именно к этому разряду критики сразу и намертво приписали произведение. И нельзя сказать, чтобы сам Мистлер был с ними не согласен. Его роману недоставало амбициозности и живости, он это чувствовал.
Однако он не оставлял надежды получить признание, даже сочувствие у двух-трех друзей по колледжу, чьи первые романы также недавно вышли в свет и были приняты куда как более тепло. Но вместо этого экземпляры книги с дарственной надписью от автора попадали в руки коллегам по агентству и прочим малоинтересным людям, обещавшим непременно прочесть «это выдающееся произведение» в ближайший уик-энд или отпуск. Впрочем, не важно, он не был склонен так уж терзаться по этому поводу.
После смерти Гарри Ловетта Мистлер и Питер Берри решили сохранить название фирмы — вместо триумвирата с тем же успехом может действовать и дуумвират. Однако вскоре Мистлер убедился в том, что оставаться дальше на равных с Питером просто невозможно, хотя тот вроде бы и не бросал ему открытого вызова. Но и не уходил. И вот в неполные тридцать пять Мистлер стал полновластным хозяином агентства, и не только потому, что именно ему принадлежала большая доля акций, но потому, что он без всяких там преувеличений был лучше и круче любого в подобном бизнесе. В том числе, сколь ни прискорбно, и Питера Берри. Секрет крылся не только в том, что Мистлер был наделен уникальным даром найти нужное слово, образ, организовать компанию. Он, как никто другой, умел обхаживать, прямо-таки гипнотизировать упрямых клиентов, умел выбрать самый подходящий момент для создания филиалов фирмы за океаном и в США, не меняя при этом общего стиля и характера работы. В прессе начали поговаривать о «загадочном феномене Мистлера» — подразумевался изобретенный им стиль подачи рекламы. И из вундеркинда с Мэдисон-авеню он превратился в звезду международного масштаба.
Но зачем и почему тогда он столь целеустремленно и даже с воодушевлением копал на протяжении нескольких месяцев глубокую прямоугольную яму в Крау-Хилл, справа от того места, где были похоронены его отец и мать? Возможно, тому просто не было объяснения. Возможно, Мистлеру просто нравилось думать, что его бездумной гонке вперед и вперед скоро настанет конец. А началось все с доктора Клейна, онколога, заявившего, что ему не нравится некая неясная пока еще активность, обнаруженная в печени пациента при рентгеновском исследовании. Возможно, он трезво оценил ситуацию в целом и сделал вывод, что, если интуиция не обманывает доктора Клейна, большинства проблем, которым он дотоле посвящал столько внимания и усердия, теперь просто не существует, во всяком случае, для него.
И он вдруг ощутил, как гнетущее напряжение спало с плеч; он испытывал умиротворенное безразличие, быстро перешедшее едва ли не в веселость. Все это страшно напоминало ощущения, испытываемые им в начале долгого перелета самолетом. К примеру, в Японию, куда он часто летал один. Он устраивался в ограниченном, но предназначенном только ему пространстве — турагентство получало четкие инструкции предоставить билет в первом ряду первого класса, где от кабины летчиков отгораживала лишь переборка, а кресло рядом по возможности должно оставаться незанятым.
И все последующие четырнадцать часов превращались в ничто. Никаких вторжений извне, кроме приглушенного рева двигателей и бессмысленных объявлений команды, ни малейшей возможности предпринять хоть какие-то действия. Небо за стеклом иллюминатора отказывалось темнеть. Он засыпал уже при взлете, причем так крепко, что стюардесса просто не осмеливалась предложить ему ленч. Позже, проснувшись, он пребывал в самом приподнятом настроении, к которому примешивался некий налет сентиментальности, благодарности за то, что все так удачно сложилось на этой неделе, и мысли о Сэме, сыне.
Но теперь к смутно ощущаемому чувству удовлетворенности и облегчения не примешивалось ничего похожего на ностальгию, ничего, что хотя бы отдаленно напоминало сентиментальную умиленность. Сколь долго ему предстоит пребывать в таком благостном состоянии? Желтые газетенки пытались убедить человека в том, что жестокая насильственная смерть подстерегает чуть ли не за каждым кустом во время прогулки по Центральному парку. Совсем недалеко отсюда, в конце улицы, там, где ты как раз собирался свернуть на Парк-авеню. Смерть ждет и следит глазами мальчишки, которому позарез нужны твои деньги. Смерть заберет тебя только после отчаянной борьбы. Ради разнообразия смерть воочию предстает перед напрашивающейся на неприятности жертвой.
Так к чему позволять этим вредоносным клеткам медленно сжирать себя заживо? Почему не поддаться, не позволить смерти взмахнуть своей косой всего раз и…
Да плевать он хотел, в конце-то концов, на этот рак! Всего лишь досадная деталь, неприятное подтверждение того, что он видел каждый день, рассматривая себя в зеркале и отмечая, во что постепенно превращаются некогда «золотые» мальчики и девочки, его ровесники и друзья юности. Словом, что бы там ни случилось, впереди его ждут не самые сладкие времена. Ну, разве что одно радостное событие — если Сэм вдруг остепенится и подарит ему внука, а так ничего хорошего.
С наступлением осени ему пришлось работать больше обычного. Клиентам хотелось тратить все меньше денег на рекламу, и явление это наблюдалось повсеместно. Дела шли все хуже, несмотря на то что созданное им агентство опутало, казалось, своими сетями весь мир. Агентству «Мистлер, Берри и Ловетт» пришлось обзавестись новыми богатыми клиентами — такими, к примеру, как владелец авиалиний и иноземный владелец автомобильного концерна. Теперь приходилось отчитываться по всем статьям доходов и расходов, только после этого Мистлеру разрешалось брать авансовые ссуды с размещенных у них счетов. Мера крайняя и направленная на то, чтобы как-то успокоить совет директоров, приветствовавший политику затягивания поясов. При условии, конечно, что качество услуг, предоставляемых фирмой, от этого не пострадает. Но разве он мог быть уверен в последнем?
Ему самому приходилось проводить эти отчеты перед специально созданным клиентами комитетом; счета клиентов оставались в агентстве, связи с клиентурой по-прежнему выглядели надежными. Но тут возникли новые финансовые осложнения, связанные с уходом Питера: агентству предстояло выкупить его долю. И этим тоже должен был заняться Мистлер, причем проделать все следовало быстро, чтобы предотвратить намечавшийся в фирме раскол.
И вот в январе, обедая с Джоком Бернсом, главой «Омниума»[3] — единственного рекламного агентства, которым Мистлер искренне восхищался, но только гораздо более крупного, раза в четыре больше, чем у него, — он вдруг получил от Джока завуалированное, но тем не менее вполне прозрачное предложение выкупить «Мистлер, Берри и Ловетт». В ответ Мистлер разразился целой речью на тему того, какие грандиозные годовые доходы получает его фирма, намекая тем самым Джоку, сколь высокой должна быть цена. И вдруг услышал, как Джок тихо пробормотал, что согласен. А затем, стараясь сохранять на лице скорбно-трезвую мину, заговорил о досадных проблемах и конфликтах с клиентами, о сделках, которые те заключают с другими, только что основанными агентствами. Джок неплохо подготовил свое домашнее задание.