Он повернулся, и одна из его обезьян побежала открывать ему дверь. Другая стояла и смотрела на меня. Потом они ушли. А я остался сидеть. Не зная что делать. Подкинули мне задачку. А часы стучали. А, какого черта. Я вынул из стола бутылку водки. Было время обеда.
46
Ну, что теперь делать? Я так разволновался, что уснул за столом. Когда проснулся, было уже темно. Я встал, надел пальто и котелок и вышел на улицу. Сел в машину и проехал 5 миль на запад. Просто проехался. Потом остановил машину и огляделся. Я стоял перед баром. «Аид» — гласила неоновая надпись. Я вылез из машины, вошел. Там было пятеро. 5 миль, 5 человек. Кругом пятерки. Там был бармен, девушка и трое вялых, худых, глупых парней. Как будто бы с гуталином в волосах. Они курили длинные сигареты и щерились на меня и на все остальное. Девушка сидела у одного конца стойки, парни у другого, бармен стоял посередине. Я наконец привлек внимание бармена, взяв пепельницу и дважды уронив ее на стойку. Он моргнул и направился ко мне. Голова у него была похожа на лягушачью. Но он не прыгал, а плелся ко мне; остановился.
— Шотландского и воды, — сказал я ему.
— Вам воду в виски?
— Я сказал — шотландское и воду.
— А?
— Шотландское и воду, отдельно, пожалуйста. Трое парней смотрели на меня. Заговорил средний.
— Эй, старик, хочешь, сделаем тебе больно? Я только поглядел на него и улыбнулся.
— Мы бесплатно делаем, — сказал средний. Все трое щерились. Продолжали щериться.
Подошел бармен с моим виски и водой.
— Я, пожалуй, подойду и выпью из твоего стакана, — сказал все тот же.
— Только дотронься до стакана, и я переломлю тебя пополам, как кусок сухого говна.
— Ой-е-ей, — сказал он.
— Ой, — сказал второй.
— Ой, — сказал третий.
Я выпил виски, а воду не тронул.
— Старик думает, что он крутой, — сказал тот, что посередине.
— Может, проверить, какой он крутой? — сказал его приятель.
— Да, — сказал третий.
Господи, какие они скучные! Как все почти остальные. Ничего нового, ничего свежего. Тупость, мертвечина. Как в кино.
— Того же самого, — сказал я бармену.
— Что там было — вода и виски?
— Точно.
— Этот старик так себе выглядывает, — сказал средний.
— Выглядит, — сказал я.
— Чего выглядит?
— Старик так себе выглядит.
— Так ты с нами согласен?
— Я вас поправил. И надеюсь, что поправлять сегодня больше не придется.
Бармен принес мне виски. И отошел.
— Может, мы тебе рыло поправим, — сказал самый говорливый.
Я оставил его слова без внимания.
— Может, мы тебе морду к жопе приварим, — сказал другой. Какие же скучные люди. По всей земле. И размножаются почкованием. Вонючий зверинец. Земля кишит ими.
— Может, мы дадим тебе пососать морковку, — сказал один из них.
— Может, он хочет пососать три морковки, — сказал другой. Я ничего не сказал. Я выпил мое виски, запил водой, встал и кивнул в глубину бара.
— Смотри, он хочет потолковать на улице!
— Может, он хочет наши морковки!
— Пойдем поглядим!
Я пошел в глубину бара. Услышал их шаги за спиной. Потом услышал щелчок выкидного ножа. Я повернулся и выбил его ногой из руки. Потом рубанул ладонью за ухом. Он упал, и я перешагнул через него. Остальные двое бросились бежать. Они пробежали через весь бар и выскочили в парадную дверь. Я их не преследовал. Я вернулся к упавшему. Он еще был без сознания. Я поднял его, вскинул на плечо, вынес на улицу. Положил на скамью у автобусной остановки. Потом я снял с него туфли и выкинул в сточный люк. Туда же и его бумажник. Потом вошел в бар, поднял его нож, спрятал в карман, сел на свою табуретку, заказал еще.
Я услышал кашель девушки. Она закуривала сигарету.
— Мистер, — сказала она, — мне это понравилось. Мне нравятся настоящие мужчины.
Я оставил ее слова без внимания.
— Я Трахея, — сказала она.
Она взяла свой стакан, подошла и села рядом. Чересчур надушенная, и помады хватило бы другой на неделю.
— Мы могли бы узнать друг друга ближе, — сказала она.
— Это ничего не даст, это будет просто глупо.
— Что заставляет вас так говорить?
— Опыт.
— Может, вам встречались не те женщины?
— Может, я к этому пристрастился.
— А я могу оказаться той.
— Конечно.
— Угостите меня.
Как раз прибыло мое виски.
— И налейте Трахее, — сказал я бармену. — Джин с тоником, Бобби…
Бобби заковылял прочь.
— Вы не сказали, как вас зовут, — просюсюкала она.
— Дэвид.
— О, как хорошо. Я когда-то знала Дэвида.
— Что с ним стало?
— Я забыла.
Трахея прислонилась ко мне боком. Весила она килограммов на двенадцать больше, чем следует.
— Вы милый, — сказала она.
— Почему? — спросил я.
— Ну, не знаю… — Она помолчала. — Я вам нравлюсь?
— Вообще, нет.
— Я понравлюсь. Я заботливая.
— Это как? Вы сиделка?
— Нет, но кое-чему помогаю встать.
— Чему же это?
— Сами знаете!
— Нет, не знаю.
— Догадайтесь.
— Солнцу?
— Вы остряк.
— Мне говорили.
Ей принесли стакан. Она отпила.
Чем больше я глядел на нее, тем меньше в нее влюблялся.
— Черт, — сказала она, — моя зажигалка! Она открыла сумочку и стала вытаскивать вещи. Открывалка для пива. Помада трех оттенков. Жевательная резинка. Свисток. И… что?
— Нашла! — сказала она, подняв зажигалку. Она постучала сигаретой, закурила.
— Что это там за вещь?
— Где?
— Вон. На стойке. Красная. Я показал.
— А, — сказала она, — это мой воробей.
— Он живой? Он был живой? Раньше?
— Нет, глупышка, это чучело. Сегодня купила в зоомагазине. Для моей киски. Это кискин воробей. Киска их любит.
— О черт, уберите его.
— Дэвид, смотрите, вы заволновались! Вас возбуждают птицы?
— Только Красный Воробей.
— Хотите его?
— Нет, не нужно.
— У меня еще есть воробьи для киски. Можете познакомиться с моей киской.
— Нет, не надо, Трахея. Мне пора идти.
— Хорошо, Дэвид, но вы не знаете, чего вы лишились. Я встал, прошел вдоль стойки, кинул деньги бармену и вышел. Сопляка уже не было на скамейке. Я сел в машину, тронулся и выехал на запруженную улицу. Было около десяти вечера. Стояла луна, и жизнь моя медленно текла в никуда.
47
На другой день я сидел у себя в кабинете. Дверь распахнули пинком, и вошел Гарри Сандерсон со своими двумя обезьянами. На этот раз Сандерсон был одет в светло-пурпурный костюм. Дикий вкус у человека. Я знал когда-то девицу, она тоже любила одеваться в какой-нибудь дикий цвет. Придем в ресторан есть — все оборачиваются и на нее глазеют. Беда только в том, что там посмотреть было не на что. Даже с похмелья и с трехдневной щетиной я выглядел лучше нее. Так возвращаясь к Сандерсону…
— Ну что, опарыш? — сказал он. — Твои 24 часа истекли. Ты все балуешься с пипкой или что-нибудь уже надумал?
— Я еще балуюсь с пипкой.
— Тебе нужен Красный Воробей или нет?
— Нужен. Но вы, ребята, напоминаете мне тех ребят, которые работали у моей тети в Иллинойсе.
— У твоей тети? Что еще на хер за тетя?
— У нее текла крыша.
— В самом деле?
— Да. Эти ребята пришли к ней и сказали, что починят крышу, что у них новый супергерметизатор. Дали ей подписать листок бумаги, заставили выписать чек и полезли туда.
— Куда, опарыш?
— На крышу. Влезли туда и все облили смазочным маслом. И смылись. Пошел дождь, все протекло, и дождь, и масло. Испортило тете весь дом.
— Серьезно, Билейн? Ты меня прямо растрогал! Но хватит разговоров! Ты хочешь Воробья или ты хочешь, чтобы мы ушли отсюда?
— Собираетесь одолжить мне 10 кусков, а? Которых я даже не получу и буду платить вам 15 процентов в месяц? Ничего поинтересней не предложите? Ну посудите сами: вы на моем месте клюнули бы на такое тухлое предложение?
— Билейн, — улыбнулся Сандерсон, — если есть за что мне благодарить судьбу, так за то, что я не на твоем месте. Обе его обезьяны ухмыльнулись.
— Ты спишь с этими ребятами, Сандерсон?
— Сплю? Что значит сплю?
— Ну, спишь. Закрываешь глаза. Ладошку под щеку. В таком роде.
— Мне бы тебя шлепнуть, Билейн, чтобы от тебя осталось не больше бздеха в пустой церкви!
Обе мартышки захихикали над этим.
Я вдохнул, выдохнул. Я почувствовал, что почему-то начинаю злиться. Но a. мной это часто бывало.
— Так ты говоришь, Сандерсон, что можешь дать мне в руки Воробья?
— Без сомнения.
— Ну так пошел ты в жопу.
— Что?
— Я сказал: пошел в жопу!
— Да что с тобой, Билейн? Начинаешь злиться?