Я молчу. Выбор, который предстоит сделать, душит меня сильнее, чем стальная цепочка наручников на горле.
Абакумов внезапно присаживается на корточки так, что его голова оказывается почти на одном уровне с моей.
– Послушай, Лен, – говорит он. – Ты зря боишься за пацана. Ничего плохого с ним у нас не произойдет. Мы вовсе не собираемся убивать его, как эти придурки… Нам нужна информация, понимаешь? Это – наш хлеб, Лен. И нам наплевать на то, что уникум подобного рода может быть опасным для страны, правительства, человечества, в конце концов!.. Поверь, у нас он, наоборот, будет кататься, как сыр в масле!.. Ему даже лучше будет у нас, чем в Инвестигации, потому что мы будем платить ему больше, чем ваша сраная контора, которая кормится за счет скудных подачек международных организаций!..
В любом случае я проиграл. Стоит мне уступить – и он обязательно пристрелит меня на прощанье. Поэтому не надо. Лен, не поддавайся ему!..
Но палец Абакумова вновь ложится на зловещую красную кнопку, и я сдаюсь:
– Он – в школе. Той, что недалеко от твоего… от его дома… На чердаке. Туда ведет пожарная лестница…
Что ты наделал, Лен?!
Абакумов медленно убирает пульт в карман. Долго смотрит мне в глаза. Потом произносит с непонятной интонацией:
– Я знал, что тебя только так можно уломать. Лен.
Молодчина, что оправдал мои ожидания… После паузы добавляет:
– За это я готов вручить тебе специальный приз. Я не стану тебя убивать, если ты сказал мне правду. Но если ты вздумал обмануть меня, я обязательно вернусь и тогда тебе конец. Лен…
С этими словами он поднимает капот машины и выдергивает откуда-то небольшую продолговатую трубочку.
– Это предохранитель от электроцепи сигнала. Чтобы у тебя не возник соблазн побаловаться истошными гудками, – говорит он мне. – Ну а теперь прощай. Или – до свидания, хотя для тебя было бы лучше больше никогда не свидеться со мной…
Абакумов выходит из гаража. Дверь закрывается, и я слышу, как снаружи защелкивается замок.
Ловушка захлопнулась.
Глава 18
Он все продумал. Как шахматист, одним простым, но точным ходом загнавший соперника в цугцванг. А самое скверное заключается в том, что, проиграв эту партию, я потеряю не очко в турнирной таблице, а свою жизнь.
Нет, он все-таки, наверное, в душе садист. Впрочем, военная разведка никогда не отличалась излишним человеколюбием. Даже по сравнению со своими коллегами из прочих тайных ведомств.
Очень скоро у меня затекает все тело. При малейшей попытке изменить позу те наручники, что сдавливают мою гортань, впиваются в плоть еще сильнее – видимо, они предназначены для иммобилизации особо опасных преступников. Можно лишь шевелить ногами в тесном пространстве между рулем и кожухом приборной панели.
Поскольку у меня нет часов, я даже не знаю, сколько времени сижу в позе окаменевшего истукана, тупо следя за перемещением пылинок в солнечном лучике, который просачивается в гараж оттуда, где до сих пор должна быть дырочка от пули, выпущенной в меня несколько дней назад.
Мозг мой в тысячный раз анализирует одни и те же варианты. В сущности, их не так много. И все – с печальным исходом…
Что бы я ни попытался сделать, все будет бесполезно. Сделать в подобном положении ничего нельзя, и путей спасения у меня нет. Например, если даже я каким-то чудом ухитрюсь не двигать шейным отделом позвоночника, чтобы не быть удушенным стальной цепочкой, то рано или поздно все равно отдам богу душу – от тривиального истощения. Никому и в голову не придет искать сотрудника Инвестигации в какой-то ржавой железной коробке на окраине города, да еще и запертой снаружи на кодовый замок. Едва ли Лугин посвятил кого-либо в свою сделку с хозяином гаража. А у того, возможно, еще не скоро возникнет желание интересоваться своей, пусть даже сданной в аренду, собственностью…
Значит, выбраться из машины я не смогу. И надеяться, что кто-то придет ко мне на помощь, тоже не стоит.
И что же? «Остается одно – только лечь, умереть»?
Собственно, даже лечь-то я не могу – оковы не позволяют…
Абакумов вряд ли вернется: ведь я сказал ему правду, да и он убежден, что мне – крышка. Для него теперь дорога каждая минута. Может быть, сейчас он спокойненько катит на машине вместе с Олегом подальше от города. Чего ему опасаться? Ищут-то не его, а меня. Только ищут не там, где надо…
А насчет клаксона – это он верно сообразил, мерзавец. Для меня это был бы единственный выход – попытаться привлечь внимание людей вне гаража автомобильным сигналом. Может быть, мне удастся сделать это другим способом?
Но каким? Кричать громко не получается: горло сдавлено. А дотянуться до каких-либо предметов, способных произвести шум, не дают наручники. Вот только ноги относительно свободны… Постой-ка! А почему бы не воспользоваться хоть этой толикой свободы?
Да, он все предусмотрел, этот Макиавелли плаща и кинжала. Он отключил клаксон, изъяв соответствующий предохранитель. Но он не учел одного обстоятельства. «Форд», перешедший мне в наследство от Лугина, оснащен довольно редкой системой зажигания и запускается не ключом, а кнопкой, расположенной на панели управления, справа от руля. И хотя я не могу дотянуться до нее руками, зато можно попытаться сделать это с помощью нижних конечностей. Например, коленом.
Правда, для этого придется проявить такую же ловкость и изворотливость, какой обладал в свое время знаменитый американский факир Гудини, но это уже другой вопрос.
Что ж, приступим…
Черт, совсем чуть-чуть не дотягиваюсь!.. На каких-нибудь два-три сантиметра. Эх, и почему матушка-природа не снабдила меня длинными ногами? Наверное, ведала, что мне не суждено стать легкоатлетом или фотомоделью…
Придется подать вперед корпус, а точнее – сползти по сиденью пониже.
М-да. Сползти-то я сполз, но удушающий эффект цепочки, охватывающей мою шею, возрос настолько, что в глазах все больше темнеет, словно кто-то с помощью реостата постепенно убавляет освещенность, и расплываются светящиеся концентрические окружности.
Только бы не потерять сознание в самый неподходящий момент.
Стартер исправно рычит, проворачивая коленвал, и на несколько секунд меня охватывает тихий ужас: а что, если аккумулятор за время стоянки машины в гараже подсел или в двигателе от длительного бездействия произошли какие-нибудь фатальные перемены, и машина не заведется?!.
Но с третьей попытки мотор все-таки «схватывает искру» и, взревев, набирает обороты. Свободной ногой давлю на педаль газа, чтобы непрогретый движок не заглох.
В глазах все темнее, и круги превращаются в постоянную галлюцинацию.
Но вот мотор достиг нормальных оборотов, теперь можно трогаться. Еще одна операция, требующая насилия над суставами: передвижение ногой рычага коробки скоростей. С учетом того, что необходимо с места рвануть машину на приличной скорости, передвигать рычаг следует не вперед, а назад, сразу на вторую передачу.
Еще немного – и кажется, что кости не выдержат той нагрузки, которой я их подвергаю, но я тянусь и тянусь подколенным сгибом к заветной ручке с набалдашником из красного дерева, смахивая на безногого инвалида, пытающегося сделать гимнастическое упражнение «шпагат»…
Есть! Под протестующий визг шестеренок рычаг все же встает в нужное положение, и, лишь чудом удерживаясь в сознании, я бросаю «Форд» в лобовую атаку на железную дверь гаража, отделяющую меня от всего остального мира. От свободы. И от жизни…
В последний момент в голове мелькает мысль: только бы дверь не оказалась настолько прочной, чтобы пришлось предпринимать еще один таран. Включить заднюю скорость я уже не смогу, а сидеть в кабине машины с запущенным двигателем в замкнутом пространстве чревато отравлением выхлопными газами. Хотя лучше, конечно, такая смерть, чем медленное умирание от голода и жажды…
И все-таки – хвала нашей русской способности халтурно выполнять любую работу – в том числе и строить гаражи! Видимо, сварщики, навешивавшие дверь, плохо проварили швы петель, потому что от удара бампером дверь срывается с одной стороны и откидывается наружу, открывая мне дорогу.
На приличной скорости машину выносит на берег пруда, который находится в нескольких десятках метров от гаража, и я убеждаюсь, что вращать руль в наручниках, чтобы повернуть машину, не так-то легко. Меня спасает лишь резкое торможение. «Форд» заносит на сырой земле, и лишь чудом он не влетает боком в воду. Краем глаза я вижу, как в сторону от машины шарахается какая-то неразборчивая фигура, а потом удушье все-таки оказывается сильнее меня, и я теряю сознание.
* * *
– Ну, мужики, вы даете! – слышу я где-то рядом незнакомый хриплый голос и открываю глаза.
Густая и почему-то сырая трава приятно холодит затылок. Это первое, что я ощущаю. Потом включаются и другие органы восприятия.
Я лежу на земле рядом с открытой настежь дверцей «Форда» на берегу прудика, а надо мной на корточках сидит какой-то тип с грубоватой физиономией, одетый в брезентовую куртку-штормовку.