Глотнул вина.
– А при том, – смотрит жестко и твердо. Фанатик. – Почему человек хочет или не хочет работать? Ты можешь мне ответить?
Я снова жму плечами.
– Не могу. А что?
– А я могу. Человек не хочет работать. Никогда. Такой потребности в нем не заложено. Он просто должен это делать. И раньше люди это понимали. Теперь – нет. Вернее, и теперь понимают. Только в их миропонимании «должен» куда меньше, чем «не хочу». А любое принуждение есть ограничение их бесценной свободы. Так уж случилось. Демократия, права человека, «мы выбираем власть», «власть – не более, чем менеджер, которого мы нанимаем»… Ну и прочие словеса. Сам слышал. Когда-то, очень давно, римляне распяли пророка на кресте за то, что он сказал: «Человек и есть мироздание». По сути, он и есть Бог. Это достойный путь. Согласен?
– Согласен.
– И тем не менее, Понтий Пилат был абсолютно прав. И еврейский Синедрион был прав. Потому что – да, этот путь достоин. Но только для сильных. Для тех самых «сорока колен Израилевых». А остальным, слабым, куда деваться?
Я усмехнулся:
– И куда ж они деваются?
– А никуда не деваются! – Вожак явно начинал злиться, меня это даже радовало.
Неужели я его наконец-то достану?
Хорошо бы.
– Просто и до них в конце концов дошло, – продолжает, – что они тоже – люди. Пуп земли. И ничем не хуже тех, кто сильнее. Личность стала считаться важнее общества, ее, прости Господи, «самореализация» – важнее общественного благоденствия.
– Ну, и что в этом плохого? – удивляюсь.
– Да ничего! – Вожак уже явно вышел из себя, его движения стали стремительными, жесты – резкими. – Просто мелкие людишки по-мелкому и самореализуются. Что им нужно, еще те же несчастные римляне знали, – хлеба и зрелищ. Ну, еще, пожалуй, бабы, алкоголя и по возможности относительно безопасных наркотиков. Понимаешь ли, Егор, человеческая цивилизация, еще в прошлом веке мечтавшая о полетах к звездам и о личном бессмертии, погибла не в глобальной катастрофе, не в ядерной войне. Она просто сама себя похоронила. Эдак незаметненько. Кровавыми, но вполне локальными драчками. Потому что права и интересы личности считались приоритетом. А эту личность больше всего интересовала соседская самка, дискотека с экстази и хорошая понюшка кокса перед сексом!
– Извините, Андрей Ильич, но так было всегда…
– Не всегда! Хотя соглашусь, было…
– И почему же именно теперь? – я даже не заметил, как дал себя вовлечь в спор.
Зачем, спрашивается?
– Сытость. Да-да, Егор, не спорь! Относительная сытость и относительная праздность. Естественный, кстати, процесс – любое общество стремиться к благополучию и от него же гибнет. Быдло перестало бычить. Было такое словечко в нашей молодости, обозначавшее тяжкий физический труд. У быдла стало много свободного времени. А самые сильные и умные были в это время заняты. Собой и своими глобальными проблемами.
– И что, по-вашему, не будь они заняты…
– Да Господь с тобой, Егор. Они и не могли не быть заняты. Потому они и умные. Я же уже говорил тебе, гибель мира – вполне естественный процесс. Объ-ек-тив-ный!! По-другому просто и быть не могло!
Я допил вино в кубке и выкинул очередной окурок в камин.
Или мне показалось, или грузинка искоса посмотрела в мою сторону.
И довольно-таки неодобрительно.
– Ну, хорошо, Андрей Ильич. Допустим, в этом вы меня убедили. И что дальше?
– А дальше, – отец потянулся и с трудом подавил зевок. – Дальше просто. Очень просто. До смешного. Если на земле ночь – не надо искать свет. Нужно учиться жить во тьме.
Я резко повернулся в его сторону:
– Что ты имеешь в виду, отец?
– «Что имею, то и введу». Прости, был такой старый каламбур, Андрей помнит. Думаешь, я что-то придумывал, внедряя здесь, у себя, нравы средневековья? Да ничего подобного! Обычная структура криминального сообщества. С его любовью к блесткам и прочей мишуре. А я, если хочешь, – пахан. Морщишься? Правильно морщишься! Но от фактов не уйдешь: стоит навязанным человеческому сообществу правилам оставить какую-то часть социума без внимания, как она тут же самоорганизуется по чисто феодальному принципу. Сюзрен – или «пахан», как хочешь, – берет на себя заботу о безопасности и благополучии своих «подданных», они ему – платят. Деньгами, жратвой, бабами. Изредка – моральными ценностями. Типа верноподданнической любви и благодарности. Естественное состояние. Не нравится? Вон, Андрею тоже не понравилось. И он создал зародыш Империи…
– Крылья?
– Крылья, Крылья…
Вожак неожиданно хихикнул:
– Ой, и любишь же ты заблуждаться, Мить. И других вводить в заблуждение, – и повернулся ко мне. – Твой отец соврал, Егор. Причем дважды. Во-первых, Крылья мы когда-то создавали вместе. Просто он потом в них разочаровался. Потому что там нужно работать. И иметь дело с теми, с кем неприятно. И никаких тебе косячков с анашой, дорогих вин и красивых девочек, до которых твой папаша всегда был большим охотником. А во-вторых, он прекрасно понимает, что его «феодальная модель» рано или поздно все равно превратиться в «имперскую». По мере, что называется, расширения сфер бандитского – пардон, феодального – влияния.
Отец сначала побледнел, потом побагровел:
– Ты забываешься, Андрей! Ты у меня в доме!
Вожак жестко усмехнулся:
– Это, извини, Мить, не аргумент. Ты у меня в доме и не такое вытворял. И прекрасно это помнишь. И понимаешь… Или прикажешь своим нукерам меня на кол посадить? Тоже не выйдет. Во-первых, мы для этого с тобой слишком давно дружим, а, во-вторых, с Крыльями ты ссориться – ну совсем не хочешь. Или не так?
Отец что-то недовольно пробурчал.
Вскочившая на ноги грузинская красавица погладила его по руке и принялась массировать ему плечи.
Я прикурил уже Бог весть какую по счету сигарету.
– Ну, хорошо, господа. А какое место вы мне отводите в этом вашем уравнении?
Они дружно вскинулись и несколько удивленно переглянулись.
– Что ты имеешь в виду? – Отец скинул ладони девушки со своих плеч, и она зашипела в мою сторону, как большая рассерженная кошка.
– Да то и имею, – усмехаюсь. – Хорошо, вы – сильные, умные, – взялись манипулировать остатками, так сказать, человечества. И мной, кстати, в том числе. Один строит «имперскую модель», другой «феодальную». Я-то здесь при чем?
– Не понял…
Я потянулся и рывком выбрался из мягкого, обволакивающего кресла.
Мне было их жаль.
Обоих.
Потому что я их любил, старых пердунов.
И в то же время ненавидел.
– А что тут понимать. Отряд свою работу выполнил. А я пошел спать. Я на вашу вечеринку не напрашивался.
– Ты хочешь сказать, что нашел какой-то свой, третий путь? – голос у Корна был ядовит, как самая ядовитая змея.
– Ничего я не нашел, – вздыхаю устало. – Может, найду. А может, и нет. Но то, что с вами мне не по пути, – уж точно. Я в солдатики еще в детстве наигрался. Человечество спасать тоже не собираюсь. Пусть само себя спасает, если ему так хочется. А у меня своих проблем достаточно. Завтра отряд выступает вниз, в Сочи. Как только освободится перевал – пойдем на материк. Или, может, в Европу сплаваем. С твоими моряками, отец, они у тебя – классные ребята. Еще не решил.
Отец задумчиво поигрывал кубком.
– Не погостишь? – поднимает брови.
– Как карта ляжет. В смысле, погода. А вообще вряд ли. У вас своя свадьба, у нас – своя. Спокойной ночи.
Уже у выхода из кабинета мне выстрелом хлестнул в спину нарочито спокойный и негромкий голос Вожака:
– Как ты думаешь, Мить, к кому из нас он вернется? Ко мне или к тебе?
Палец сам по себе оказался на спусковом крючке «Беретты».
Левый глаз дергался, и это мешало прицелиться.
Самое интересное, что их лица и фигуры были при этом абсолютно спокойны.
Как у вырезанных из картона ростовых мишеней.
Отец, кажется, даже отсалютовал мне кубком.
Я с трудом поставил пистолет на предохранитель, демонстративно длинно плюнул в камин и кубарем выкатился во двор.
Там шел снег, там билась в снежной истерике яростная горная метель, и именно там мне наконец-то стало хоть чуть-чуть легче и спокойнее.
Я так и не сумел их убить.
Хотя, наверное, стоило.
Ага…
Эпилог
…Утро было необыкновенно морозным, чуть поскрипывал под копытами снег, а воздух хотелось пить, пить полной грудью.
Стояла необыкновенная тишина, и негромкий, неторопливый разговор двух кавказского вида крестьян был слышен, наверное, даже в резиденции отца.
– Княжич опять на охоту собрался… И что человеку за радость по горам скакать?
– Э-э, не скажи… мужчина должэн ахотиться… кров звэря пить… вино пить… жэнщин лубить… Тогда он – мужчина…
Я рассмеялся и ударил Абрека шпорами.
Трехлетний жеребец зло заржал, прижал уши, встал на свечку и поняв, что не скинет седока, рванул галопом.
Увязавшиеся со мной Веточка с Асланом остались далеко позади.
Дав злобной твари согреться, я постепенно перевел его в рысь, потом в шаг.