— Давай.
— Давай-ка ты сам.
Я пожал плечами и без раздумий вдавил клавишу с буковкой «Д». Не для того мы сюда тащились, чтобы вновь поддаваться сомнениям. Все, хватит.
Ничего не произошло, только надпись пропала и экран почернел.
У меня ёкнуло сердце.
— Не может быть, мы же…
Внезапно все шесть индикаторов разом потухли, а через секунду затлели багровым светом. Где-то под потолком раздалось сипение динамиков, и ангар наполнился заунывным воем аварийных сирен.
— Что происходит? — нахмурился я.
— Я не знаю. Смотри-ка… — Ева ткнула пальцем в дисплей, на котором опять замелькали строки с кодами. — Похоже, программа все-таки запущена.
— Вижу. Вопрос: какая… программа? Эти красные лампочки меня напрягают.
Мельтешение, наконец, прекратилось, и экран погас. Зато зажужжал лепестковый принтер, выгоняя в лоток перфорированный лист. Дождавшись, когда архаический агрегат закончит надрываться, я выдернул бумагу и прочитал короткую директиву. В ней дежурному предписывалось доложить начальнику карантинной бригады о том, что сектор 14-АК дезактивирован в аварийном порядке.
Я зачитал предписание вслух и уставился на Еву:
— Ты понимаешь, что это за ерунда?
— А ну-ка… — она вырвала у меня из рук бумажку, еще раз пробежала глазами по строчкам, — я тут видела карты…
Ева отбросила бумажку, обошла пульт и принялась вытаскивать из ящиков придвинутого стола пухлые папки. За ними появились рулоны кальки, канцелярские скрепки, готовальня, дырокол и сложенный лист с масштабно-координатной сеткой. Ева развернула его и придержала края пальцами.
Я уперся взглядом в переплетение топографических каракулей и линий, в которых угадывались контуры окрестностей Самары — точнее, еще Куйбышева — полувековой давности.
— Смотри, — провела Ева пальцем, — здесь есть четкая граница вокруг города. Периметр.
— Разделен на секторы. И какой-то из них дезактивирован.
— 14-АК. Вот он, это километрах в десяти отсюда в сторону Тольятти, возле аэропорта.
Догадка, тукнувшая в голове, как молоточек, заставила вздрогнуть. Я отступил на шаг, словно мог заразиться от карты какой-нибудь инфекцией.
Ева обернулась:
— Что?
— Судя по расстоянию, в этом месте проходит линия невозвращения, которую никто не смог пересечь после катастрофы. Ни в одну сторону.
Ева растерянно смотрела на меня, не моргая. Ее лицо было подсвечено багрянцем индикаторов, отчего девушка казалась старше своих лет. Сирена продолжала монотонно завывать где-то наверху.
Я еще раз глянул на отлетевший распечаток и вернулся к столу. Миллиметровка закрутилась в трубку, поэтому мне пришлось развернуть ее и прижать ладонями, чтобы края не топорщились. Я уронил взгляд на карту, где четкая линия, поделенная на равные отрезки, змеей обвивала весь город.
— Ты понимаешь, что мы сделали? — Слова сами слетели с языка.
Ева медленно проговорила:
— Кажется, мы открыли Рубеж.
Я почувствовал, как вместе с воем аварийной сирены внутрь втекает что-то новое, неведомое. Как оно заполняет опустошенное ушедшим голодом место. Как что-то жгучее врывается в меня, стирая все мыслимые барьеры и поднимая исполинские волны памяти. Как раздирает границы мира, за которые я так долго боялся высунуть нос…
А рядом стояла она.
Та, которую я ждал, забираясь на смотровую площадку. Та, которую видел в убегающем поезде во сне. Та, которую всегда слышал в шорохе туннелей и бесконечном перестуке колес.
Та, чье имя боялся назвать.
— Ева, — прошептал я, обнимая ее.
— Что, Орис?
— Ты… моя Безымянка.
Она кивнула и улыбнулась. Просто. Как обычно.
А я привлек ее к себе, заглянул в глубокие, чуть раскосые глаза и, наконец, увидел путь. Свой путь.
Самара — Москва
Март — октябрь 2010