Локамп Пауль
За гранью Джихада
Пролог
Муэдзин пел старательно и неторопливо. Свой призыв к утреннему намазу — ас-субх, он начинал резко, с очень высокой ноты. Словно обрушивался на совесть тех, кто в этот ранний час ещё спал.
Аллаху акбар!Ашхаду алля иляха илляллах…
К середине строки, его голос понижался, будто набирался сил перед концом фразы и опять улетал вверх. Как будто не людей призывал к молитве, а обращался к небесам, в надежде быть услышанным у престола Аллаха.
Ашхаду анна мухаммадар-расулюллах.Хаййа галяс-салях…
На востоке, укрытом туманом и тёмными горными вершинами, зарождался новый день. И пусть облака, обнявшие вершину Арч-Корта, ещё не окрасились в нежный предрассветный румянец, но рассвет уже чувствовался. В дурманящим запахе горных трав, в кристально чистом горном воздухе. Даже горная река, огибавшая это селения, шумела иначе.
Один из домов этого селения, стоял на некотором отдалении от остальных. Он был окружён глухим и крепким забором. На втором этаже, в небольшой комнате спал мужчина. Ещё не старик, но выглядел он гораздо старше своих шестидесяти лет. Лицо, хоть и сохранившее гордый профиль, напоминало печёное яблоко. Ранние (для его возраста) старческие пятна и глубокие морщины переплетались с побелевшими шрамами. Кожа на руках напоминала старинный пергамент. Когда раздались первые звуки азана, он даже ещё не проснувшись, поморщился. Чеченец никогда не любил рано вставать. В его жизни было слишком много бессонных и тревожных ночей. Поэтому сейчас, когда ему стукнуло шестьдесят, он позволял расслабиться и спать столько, сколько нужно для его уставшего тела. Только вот заснуть не получилось. И дело здесь не в этом, раздери его шайтан, муэдзине! Что-то неуловимое и непонятное. Чувство надвигающейся беды, которое его никогда не подводило. Оно захлестнуло душу, заполняя и переливаясь через край, потоком опасности и тревоги.
Он открыл глаза и увидел сидящего напротив кровати незнакомца…
Ему было около сорока. По крайней мере, этот человек никак не выглядел старше этих лет. Он был смугл и черноволос. Коротко остриженная голова и небольшая аккуратная бородка серебрилась нитями седых волос. Тёмные, почти чёрные глаза смотрели на собеседника спокойно и холодно. Одежда тоже ничем особенным не отличалась, от той, к которой привык хозяин этого дома. Выцветшая на солнце форма оливкового цвета и видавший виды разгрузочный жилет. На шее чёрно-белая куфия. В правой руке пришелец держал пистолет. Легко и непринуждённо.
Этот незваный гость сидел на середине комнаты и спокойно смотрел на открывшего глаза хозяина. У его ног лежал небольшой кожаный чемодан. Даже не чемодан, а саквояж. Кожаный, светло-рыжего цвета. Потускневшие латунные застёжки и вытертые от частого употребления бока. С такими саквояжами, в начале двадцатого века ходили провинциальные врачи и разного рода авантюристы, претендующие на звание джентльмена.
— Ваш муэдзин, амир, всё-таки порядочная скотина, — спокойно заметил незнакомец. — Он вопит, словно никогда не слышал о наставлениях Биляла ибн Рабаха.[1]
— Кто ты тако…, - начал было хозяин, но пришелец не обратил на это никакого внимания и спокойно продолжил говорить.
— Жаль, что он не видит разницы между настоящим азаном и криком. Иначе бы давно понял одну простую вещь. Если бы воплями можно было разбудить совесть спящего мусульманина, то самым лучшим муэдзином был бы лопоухий ишак.
— Кто ты? — повторил свой вопрос старик.
— Это не важно, — незнакомец покачал головой и кивнул на саквояж. — Вот твои деньги, амир. Вся сумма. Двести тысяч экю. Как вы и договаривались. Где наши пленники?
Он говорил неторопливо и спокойно. На хорошем арабском языке. Говорил чисто, но с каким-то странным акцентом. Короткими фразами. Будто не говорил, а отливал слова из расплавленного серебра.
Чеченец нервно дёрнул щекой, прищурился и ещё раз посмотрел на саквояж. Его левая рука незаметно скользнула под подушку, но гость заметил это движение. Заметил и усмехнулся. Улыбка коснулась губ, но взгляд остался холодным. Тёмные глаза — как два оружейных ствола, готовые в любую минуту огрызнуться пулей. Предупреждая ненужные действия хозяина дома, незнакомец ещё раз качнул головой и поднял повыше пистолет.
— Не надо делать глупостей, амир. Ты ведь, слава Аллаху, не вечный. Зачем тебе лишняя дырка во лбу? Тем более, что твоей игрушки там уже нет. Как и охранников у дверей твоего дома, — усмехнулся гость. — Не переживай, они живы. В целости и сохранности. Пройдёт немного времени и очнутся. Разве что головы будут немного болеть.
— Я тебя…
— Ты опять меня не слышишь, амир, — с сожалением в голосе повторил незнакомец. — А всё почему? Потому что ты забыл про три, завязанных шайтаном, узелка. Иначе бы не валялся в кровати, а встретил рассвет с молитвою и душой переполненной радостью.
— Их здесь нет.
— Это плохо, — покачал головой незнакомец и улыбка слетела с его лица. — Где они?
— К югу отсюда. У надёжных людей.
— Жаль, что мы плохо поговорили. Очень… Очень жаль. Можешь не провожать, — гость встал и аккуратно подвинул стул к стене, украшенной богатым текинским ковром. На нём висело несколько старинных шашек и два кавказских кинжала, украшенных серебром. Он посмотрел на лежащего чеченца и сухо обронил.
— Мы ждём ещё три дня. Потом, ты уж не обижайся амир, но умирать ты будешь долго и мучительно. Как и все твои близкие. И похоронят тебя, паскуду, завернутым в грязную свиную шкуру. Как знал, что может пригодиться. Специально приготовил.
С этими словами, незваный гость подхватил саквояж, открыл дверь и спокойно вышел из комнаты.
1
Конец восьмидесятых годов
Западная Европа
Утреннее солнце дразнило. Оно предательски пробивалось через узкую щель между занавесками и осветило мою холостяцкую берлогу. Ещё бы немного и луч света добрался бы до подушки. Будильник, стоящий на прикроватной тумбочке зашелестел шестерёнками, собираясь выдать звонкую порцию звуков, но я успел хлопнуть его по большой медной кнопке. Когда-нибудь я его выброшу. Или отправлю в полёт. В открытое окно или в стену. Со всего размаха. Этот большой будильник, достался мне от предыдущего постояльца. Своим звоном он мог поднять и покойника. Думаю, что прежний хозяин был просто счастлив, когда забыл его здесь.
— Доброе утро маленькая моя, — я не вижу лица, но чувствую как изменилось дыхание моей проснувшейся подружки. Как у разбуженной кошки. Сейчас она что-нибудь нежно промурлычет, поцелует меня в шею и пойдёт в ванную. И будет долго плескаться в душе, напевая смутно знакомую мелодию. Она поёт её каждый раз, когда ночует у меня, но я никак не могу вспомнить название этой песни.
— Боже, как мне не хочется вставать, — она садится на кровати и потягивается. И всё это с закрытыми глазами. Ещё не проснулась.
В конце концов она показала мне свои хитрые зелёные глаза, посмотрела на часы и нехотя поднялась. Ещё раз потянулась. У неё красивое тело и она это знает. Она любит его демонстрировать. И знает, что мне это нравится.
Солнце скользнуло по её загорелой коже и Хельга довольно улыбнулась. Потом показала мне язык и ушла в душ. Мол, даже не думай приставать! Или наоборот — попробуй не приставать? Кто знает, что у женщин на уме? Подчас они и сами этого не понимают. Куда уж нам, грешным… Поэтому, мне остаётся лишь проводить её взглядом и довольно хмыкнуть. Нет, конечно можно нарушить этот привычный ритуал и присоединиться к ней. Поначалу она будет возмущаться. До первого поцелуя. В ложбинку, между лопаток. Потом… Эх, дьявольщина… В итоге из душа мы опять переберёмся в постель и я опоздаю на дежурство. Сегодня это нежелательно.
Пока она умывается, я иду на кухню. Точнее — закуток, который так называется. Делаю кофе. При всех достоинствах моей светловолосой подружки, готовить кофе она не умеет. Потом мы меняемся местами. Я иду в душ, а она хлопает дверьми холодильника и готовит мне завтрак. Просто семейная идилия, а не утро.
— Спасибо, — я целую её в шею и получаю шлепок по пальцам.
— Даже не думай!
— Как бы не так, — бурчу я и провожу руками по её бёдрам. Хельга пытается возмущаться и перебирается на другой конец стола. Подальше от моих рук. Правда смотреть на неё никто не запрещает и я, с большим удовольствием, рассматривая эти стройные ножки, обтянутые тёмными чулками со стрелкой. Строгая чёрная юбка, белая блузка и деловой пиджачок. Чёрт побери! Прав был старик Сесиль Сен-Лоран: «Женщина без чулок, как роза без запаха. Что же тогда сказать о женщине, которая носит чулки со швом? Ничего, так как слов будет недостаточно!»
— Карим, даже думать не смей! — она перехватывает мой взгляд и знает, чем это может закончиться. В конце концов, я устраиваюсь с сигаретой и чашкой кофе у открытого окна. Хельга почти не курит и не любит курящих. И своему мужу, насколько мне известно, дома курить запрещает. И как только она терпит мою прокуренную берлогу — ума не приложу.