На этом хватит о русских, поговорим теперь о русалке. Однажды поздно вечером Саймон, открыв кран холодной воды, стал наполнять ванну, чтобы размочить свои кисти и тряпки, — в то время он работал известковыми красками, экспериментируя с составными фресками на огромных оштукатуренных филенках. Тяжело нагруженный, он вернулся в ванную как раз вовремя, чтобы выключить воду, а заодно и увидеть плещущуюся в ней крохотную рыбку. Данный факт не очень удивил его — рыбка длиной даже в десять-двенадцать сантиметров не была чем-то неслыханным в холодной водопроводной воде, а этот экземпляр уместился бы и в чайной ложке.
Он зачерпнул воду, и в его крепко сжатой правой руке затрепыхалось миниатюрное существо, едва достигавшее в длину пяти сантиметров. Вот теперь Саймон удивился по-настоящему.
Начнем с того, что оно было не зеленовато-белого или какого-то другого свойственного рыбам цвета, а наоборот, бледновато-розовым, самым что ни на есть телесным. И походило больше не на рыбу, а на головастика, по крайней мере высовывающаяся из кулака Саймона верхняя часть существа имела голову, немного большую, чем у рыбы, и круглую, как шар, будто развившуюся чуть быстрее прочих частей тела.
Еще были у существа и корчащиеся от боли тоненькие ручки или некое подобие придатков. Нижняя же его половина казалась толще, чем у рыбы или даже головастика. Вообразите себе двухмесячный человеческий зародыш с хвостом и плавниками, да добавьте преждевременно развившиеся женские половые признаки, и вы получите довольно точное представление об этом существе.
Но все это было ничто по сравнению с другим. Дело в том, что существо имело лицо: совсем крошечное личико со сверхъестественно большими, как у планарии, глазами, но тем не менее это было лицо — лицо, выглядевшее, как человеческое и, кроме того (в этом-то и заключалась вся проблема), лицо, имевшее пусть и гротескное, но поразительное сходство с лицом Грушеньки Стульниковой-Гуревич.
Пальцы Саймона судорожно сжались. В тот же миг скользкое создание отчаянно изогнулось и, описав в воздухе высокую дугу, упало в узкую щель между ванной и стеной.
Следующие полчаса Саймон провел, лихорадочно ползая по полу. Чтобы достать что-либо из-под древней на изогнутых ножках ванны, требовалось проявить недюжинную сноровку. Пространства едва хватало, чтобы просунуть под нее руку, но из-за искореженного в одном месте пола невозможно было сделать даже и этого. Кроме того, там валялась целая груда скапливавшихся десятилетиями, покрытых толстым слоем пыли предметов, достать которые оказалось делом непомерно трудным. Поначалу Саймон пытался ориентироваться по слабым шлепающим звукам возле стены — свет туда не проникал, он ничего не видел, — но и они вскоре затихли.
Стоять на коленях, приникнув всем телом к полу и шаря немеющей рукой под ванной — состояние не самое удобное для обдумывания, особенно когда от невообразимых мыслей гудит голова, но иногда приходится поступать именно так. Сначала ему вспомнились некоторые детали, указывавшие на возможную связь между соседним домом и этим розовым водяным существом, агонизировавшим под ванной. Никто не знал, по вине какого, наверняка вороватого и специально все подстроившего дилетанта-водопроводчика это случилось, но старожилы уверяли Саймона, что водопроводные системы дома русских, мастерской Саймона и еще нескольких квартир поменьше были взаимосвязаны. Во всяком случае, они утверждали, что в то время, когда торговец спиртным хранил в цистерне на крыше самогон, в некоторых квартирах прямо из крана сочилась жидкость со слабым, но тем не менее ощутимым привкусом пшеничного виски.
«Значит, — думал Саймон, напрягая все свои силы и продолжая ощупывать невидимое пространство под ванной, — если русские хоть как-то причастны к этой загадочной рыбке, то проще простого догадаться, как она здесь очутилась».
Но сейчас это заботило Саймона меньше всего. Он еще несколько минут энергично, впрочем без всякого успеха, пошарил по полу, пока не понял, что так ничего не достанет. Теперь он последовательно начал выгребать весь скопившийся там мусор: почерневшие обмылки, ссохшиеся и скрюченные тряпки, предназначавшиеся для растирания красок, бессчетное количество потемневших от времени окурков, несколько журналов небольшого формата с пожелтевшими и сморщившимися страницами, пустые и полупустые пузырьки и баночки из-под лекарств, ржавые шпильки, заколки, английские булавки, выжатые тюбики зубной пасты (и пару тюбиков из-под масляных красок), серую зубную щетку, одну пятидесятицентовую монету и несколько монеток в один цент, мумифицировавшуюся мышь, письмо от Пикассо и, наконец, из темного дальнего угла за ножкой ванны — то мягкое жалкое создание, которое он, собственно, и искал.
Она была даже крохотнее, чем ему думалось. Он осторожно стер с нее пыль и грязь, но было ясно, что она мертва. Теперь ее сходство с Грушенькой Стульниковой-Гуревич вызывало сомнения. Действительно, если бы кто-нибудь увидел ее сейчас впервые, то принял бы за уродливую мелкую рыбешку или чудовищного головастика — результат мутации или какого-то отклонения в развитии. Подобие миниатюрной русалки все еще присутствовало в суживающемся к концу хвостике и рукоподобных придатках, но было очень незначительно. Саймон попытался вспомнить, что он знает о саламандрах, — оказалось, почти ничего. Он стал размышлять об эмбрионах, но эти мысли и вовсе увели в сторону от стоявшей перед ним проблемы.
Он побрел обратно в мастерскую, неся странное существо в руке. Вскарабкался на стремянку возле выходившего на север окна и стал изучать соседний дом. Все окна, которые он мог видеть, были темны. У него появилось смутное ощущение, что крыша как-то изменилась. Всматриваясь изо всех сил, он, как ему показалось, заметил едва различимую светящуюся зеленоватую линию, которая струилась между запертой будкой и цистерной для воды, но она была такой слабой, что вполне могла оказаться обманом зрения.
Он спустился со стремянки и некоторое время стоял, как бы взвешивая в руке это крохотное мертвое создание. Ему пришло в голову, что один из его друзей в университете мог бы подыскать зоолога, и он отдал бы тому свою находку.
Но любопытство Саймона носило больше артистический, нежели научный характер. В конце концов он завернул существо в целлофан, положил его на край мольберта и отправился спать… то есть смотреть серию беспокойных эротических сновидений.
На следующее утро он встал поздно. Позавтракал одним черным кофе. Хмуро обвел взглядом мастерскую, прошелся, поднимая с пола какие-то предметы и кладя их обратно. Мельком взглянул на стремянку, но все же поборол искушение взобраться на нее и вновь осмотреть соседний дом. Вздыхая, он прикрепил кнопками к чертежной доске лист бумаги и неохотно начал набрасывать женскую фигуру. Она выходила безликой и совершенно безжизненной. Раздраженно ткнув в крутой изгиб бедра, он сломал свой угольный карандаш.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});