— Н-неужели? И ядерные боеприпасы — тоже?
— Признаться, я не усматриваю разницы между ними и обычными. Разве они взрываются беззвучно?
У профессора голова пошла кругом. Все бомбы, снаряды, гранаты, мины, патроны, сколько их есть на свете, все, что сеяло смерть, разрушение и ужас, отныне обратилось в бесполезный хлам и навечно канет в безвестность, подобно детскому кушанью под названием «тюмризи». И сделала это щуплая старушка в очках, с вязанием на коленях. Невероятно.
Собравшись с мыслями, Мэллиг встал.
— Госпожа Гайнц, — торжественно произнес он. — Как ученый я могу считать себя покойником. Мои знания и опыт отныне никому не нужны. Но как человек я считаю, что вы поступили совершенно правильно, избавив мир от оружия и войн. Не будет преувеличением сказать, что человечество в неоплатном долгу перед вами. Всего вам доброго.
— До свидания, — отозвалась госпожа Гайнц, опять принимаясь за вязание.
Профессор поклонился и зашагал прочь. Однако у калитки он вдруг остановился, постоял минутку в раздумье, затем вернулся на веранду.
— Госпожа Гайнц, позвольте еще один вопрос.
— Извольте.
— Я хотел бы узнать, почему этот величайший акт гуманности вы совершили только теперь. Почему не раньше?
Мелькание спиц в морщинистых пальцах прекратилось. Старушка вздохнула.
— Ах, профессор, — сказала она. — Откуда мне было знать, что эти гадкие бомбы так сильно грохочут?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});