Конан сжал губы, приподнял брови, подумал. И покачал головой.
— Только не в Замбуле! Только не я! Действительно, что за женщина… а вообще, сколько тебе лет, Спарана?
— Двадцать и шесть, — ответила она так свободно, что он был уверен: она говорит правду. — А сколько лет тебе, Конан, тебе, кто может отказаться от того, чтобы быть генералом и… чем-то большим для меня?
— Восемнадцать, — сказал он, продвигая свой возраст за следующий день рождения, и развернул лошадь. Шанки ждали его, сидя на верблюдах, обрадованных тем, что можно стоять спокойно. Лошади непрерывно хлестали себя хвостами по бокам, отмахиваясь от мух. Конан оглянулся вокруг.
— Хаджимен?
— Я готов, — отозвался шанки. Конан взглянул на Испарану.
— Едешь?
— Восемнадцать!
— Ну… почти.
Она потрясла головой. Жемчужины сверкали в ее волосах и на ее широкой нагрудной повязке из желтого шелка.
— Почти восемнадцать, — выдохнула она. — Каким же мужчиной ты станешь.
Конан напряженно улыбнулся.
— Раньше ты сказала «какой же ты», Испарана, а теперь говоришь «каким же ты будешь». Значит, ты не едешь. Прощай, Испарана. Я рад, что тебе не удалось убить меня.
— Я не так уверена, — мягко сказала она. Конан рассмеялся.
— И ради чего? Ради амулета, который должен был защитить Актер-хана? Он оказался замечательно эффективным, не правда ли? То, что мы привезли Актеру этот амулет, защитило его — прямо в гроб! О боги, спасите меня от подобных амулетов.
— Конан… как ты думаешь, ты когда-нибудь вернешься в Замбулу?
— Спарана… — он обернулся и взглянул на Хаджимена. — Послушай меня, Хаджи. Я клянусь киммерийским Кромом и замбулийским Эрликом и шанкийской Тебой, что я никогда даже не признаюсь, что был в Замбуле! Это обет! Я буду отрицать, что побывал здесь. Я забуду о Замбуле так быстро, как только смогу. И об этом проклятом Глазе Эрлика тоже!
— И обо мне.
Она казалась маленькой, Соратница Хана, стоя на земле в то время, как Конан восседал на лошади из личных конюшен хана.
— И о тебе, Испа. Если когда-нибудь я забудусь и все-таки вернусь в Замбулу, Испарана, нянька и Со ратница Джунгир-хана, ты будешь покрытой морщинами матерью нескольких детей. Можешь быть уверена.
Голубые глаза долго вглядывались в карие, и он увидел, как карие глаза подернулись пеленой, и вздрогнул, словно просыпаясь.
— Хаджимен! — окликнул Конан и дернул повод своего скакуна.
Она стояла и смотрела, как он уезжает прочь.