1
Октябрь. Листья на кладбищенских деревьях уже почти истлели и сделались коричневыми, и по Виргинии со свистом носился холодный ветер, вытеснивший душную летнюю жару. Но я этого чувствовать не мог. Мое тело, тело вампира, отмечало только температуру горячей крови, курсировавшей по венам.
Я стоял под сенью большого дуба, по щиколотку в рыхлом тумане; рубашка моя и руки были липкими от крови девушки, которую я принес сюда. Мой брат Дамон лежал распростертый у основания дерева, и взгляд его черных глаз был абсолютно безучастен. С тех пор, как я в последний раз заставил его покормиться, прошел не один день. Его тело покрыла меловая бледность, и под кожей темными трещинами извивались кровеносные сосуды. Но даже сейчас, когда я бросил едва живую девушку у его ног, мне пришлось удерживать его правую руку на ее животе, чтобы он снова не перевернулся на спину. Если бы не кровь, обагрившая ее платье, они бы выглядели обнявшимися любовниками.
— Я ненавижу тебя всем своим существом, — шептал он ей в ухо, но я знал, что эти слова предназначаются мне. Она пошевелилась, но не открыла глаза.
— Тебе нужна сила, — сказал я. — Пей.
Он вздохнул, и плечи его безвольно поникли. В воздухе висел тяжелый металлический запах крови.
— Это не сила, — ответил он, закрывая глаза, — это слабость.
— Стефан…
Девушка потянулась ко мне дрожащей рукой, ее собственная сладкая кровь сверкала на пальцах, как шелковая перчатка. Это была Клементин Хейверфорд. Мы целовались с ней прошлым летом в тени моста Викери после того, как переиграли во все игры, придуманные Дамоном, и она даже позволила мне коснуться корсета своего голубого платья из муслина. Опустившись на колени, я заправил ей за ухо несколько выбившихся прядей. Голос из глубины сознания говорил, что мне следовало бы чувствовать сожаление, ведь я отбираю у нее жизнь, но я вообще ничего не чувствовал.
— Ты чудовище, — проговорил Дамон, стараясь держать губы как можно дальше от двух отметин на шее Клементин, все еще сочившихся кровью.
— Вечность — это слишком долго, чтобы отрекаться от своей сущности, — сказал я ему.
С того места, где мы скрывались в зарослях болиголова, было видно, как наши старые соседи собираются возле каменной мемориальной доски в центре кладбища. Время от времени один из них рукой обнимал другого, и в тумане они казались единой темно-серой глыбой.
Я всматривался издалека, обостренные чувства вампира давали мне возможность незримо присутствовать в толпе горожан. Вот Онория Фелл сморкается в кружевной платок. Шериф Форбс не снимает руки с кобуры. Джонатан Гилберт прочищает горло и щелчком открывает карманные часы. Каждый звук пульсацией отзывался в моей голове, будто бы весь мир шептал свои секреты мне прямо в уши. Барнетт Локвуд, встав чуть поодаль от остальных, произносил хвалебную речь нашему отцу, Джузеппе Сальваторе, человеку, хладнокровно убившему нас с Дамоном, своих единственных сыновей. Отец свято верил, что вампиры — абсолютное, непоправимое зло, и приговорил нас к смерти за то, что мы пытались спасти Катерину Пирс, девушку-вампира, которую мы оба полюбили и которая превратила нас в таких же, как она.
Голос Барнетта доносился сквозь пелену начинавшегося дождя:
— Мы собрались здесь, чтобы сказать последнее «прощай» одному из величайших сынов Мистик-Фоллз — Джузеппе Сальваторе, человеку, всегда ставившему интересы семьи и города выше своих собственных.
Они стояли перед зияющей ямой. Отца одели в черный парадный костюм, в котором он ходил в церковь по воскресеньям. Широкие лацканы сходились точно на том месте, куда я случайно ранил его, когда он напал на меня, вооружившись колом. Над ним возвышалась крылатая фигура — статуя ангела на месте последнего приюта моей матери. Два участка рядом с ним пустовали — там должны были похоронить нас с Дамоном.
— И невозможно живописать героическую жизнь этого человека, — продолжал Локвуд, — отдельно от жизни двоих его сыновей, героев битвы у Ивового Ручья.
— Невозможно живописать его героическую жизнь без выстрелов его героического ружья, — с сарказмом пробормотал Дамон низким, рокочущим голосом и потер место на груди, куда попала отцовская пуля всего неделю назад.
Мэр Локвуд окинул взглядом всех собравшихся.
— Когда в Мистик-Фоллз пришла беда, лишь несколько храбрецов отважились принять вызов, чтобы защитить то, что нам дорого. Джонатан, Джузеппе и я плечом к плечу противостояли страшной угрозе. И мы должны навсегда запомнить последние слова Джузеппе как призыв к действию.
Голос Локвуда навевал воспоминания о запахе дымящейся почерневшей древесины, исходившем от сгоревшей церкви на противоположном конце кладбища. Он как будто бы говорил о группах дезертиров из армий Союза и Конфедерации, месяцами слонявшихся по нашей местности, но не было сомнений, что на самом деле он имел в виду вампиров. Вампиров вроде тех, кого мы с Дамоном пытались освободить, когда нас застрелили, вроде тех, кем мы с Дамоном стали. Вроде моей Катерины. Я все еще чувствовал на губах вкус ее крови, крови, вернувшей нас к жизни — или как еще называется существование вампиров, — прежде чем ее вместе с другими вампирами сожгли в городской церкви.
— А я смог бы, — сказал я Дамону, — смог бы выбежать и разорвать им всем глотки прежде, чем они опомнятся.
— И что же тебя останавливает, братишка? — прошипел он.
Я понимал, что он меня подстрекает исключительно в надежде, что меня убьют.
— То, что с каждым разом, выпив чьей-то крови, я все меньше чувствую на своих губах вкус поцелуев Катерины.
Дамон бросился на меня с прытью, удивившей, по-видимому, и его самого. Он схватил меня за воротник, и, хоть его хватка и не была такой уж сильной, взгляд был по-настоящему диким.
— Она никогда не была твоей, — прорычал он.
Переведя дух, я слушал его тяжелое дыхание, слушал монотонную ложь, доносившуюся с могилы отца, и мое внимание привлекло легкое пощелкиваие, похожее на звук часов или выстукивание ногтем по стене склепа. Мое новое восприятие мира было еще непривычным; как вампиру мир предлагал мне гораздо больше, чем как человеку.
— Осторожно, — предупредил я, — они тебя услышат.
Он сник, слегка качнувшись, и я понял, что он мог удерживаться в вертикальном положении, только держась за мою куртку.
— Пойдем, — сказал я, обхватывая его рукой. — Бросим прощальный взгляд на лучших граждан Мистик-Фоллз.
Он не ответил, лишь прислонился ко мне, позволяя увести себя прочь от истекающего кровью тела Клементин к могиле отца. Мы уже подошли к склепу в сотне ярдов от ямы, когда мэр Локвуд дал слово Гилберту, чтобы тот прочел молитву.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});