На стене красовался гобелен, изображавший юную полуобнаженную красавицу с вьющимися золотыми волосами и выставленной напоказ розовой грудью. Красавица прогуливалась под цветущей яблоней, поглаживая очаровательную белоснежную козочку с бантиком на шее и позолоченными рожками.
Видимо, на обветренном лице Сони отразилась слишком сложная гамма чувств при виде всего этого великолепия, потому что хозяйка постоялого двора обеспокоенно заметила:
— Мы стараемся, чтобы постояльцы чувствовали себя у нас как дома. Знаете, дорогая моя, ведь в таверне редко встретишь настоящий домашний уют. Это оттого, что почти все хозяева таверн — мужчины. А что мужчины вообще могут понимать в домашнем уюте, не правда ли? Другое дело — мы, женщины. Верно?
— Меня зовут Соня,— напомнила путница, еле сдерживая раздражение и из последних сил стараясь вести себя вежливо.
Хозяйка таверны ничуть не смутилась.
— Прелестное имя! Ваша мама и папа, должно быть, очень любили вас, коли дали вам такое очаровательное имя! И как они только отпустили такую красотку в далекое путешествие — совсем одну, без слуг и без защитников! Наверное, все глаза уж проглядели: где там наша красавица, не едет ли!.. Времена-то какие, ужас! Кругом одни беды, да горе, да разорение. Взять вот, к примеру,— тут болтливая хозяйка предусмотрительно понизила голос и мотнула головой куда-то в сторону,— взять хотя бы старый храм Митры. Ведь какой был богатый храм! И дары ежегодно от правителя, и четыре раза в год пышнейшие празднества с жертвоприношениями, и курения с благовониями… И рабов — видимо-невидимо!..— Глаза хозяйки таверны затуманились, в них даже показалась слезинка.— А теперь все погибло. Еле сводят концы с концами. Оставили в живых — и ладно.— Словоохотливая женщина огорченно махнула рукой.
— А храмовый жрец? — спросила Соня.
— Жрица,— поправила госпожа Элистея.— Жреца-то пикты разрубили… Да вы ничего и не слыхали, поди, дорогая моя, пока в странствии ножки о дорогу били! Как Скарроу-пикт у нас в городе утвердился, прогнал он всех, кто хотел ему служить, через клятву верности. Для примера, назидания и устрашения.
— И присягнули? — спросила Соня, презрительно кривя губы.
— А как же! — с жаром подхватила госпожа Элистея.— Очень даже присягнули! А куда им деваться-то, сами посудите! Не из города же бежать… У многих здесь и дом, и все добро…
— Неужто все как один склонили голову перед варваром? Неужели для аквилонцев «дома и все добро» оказались дороже гордости? — Соня не скрывала своего отвращения.
— Тише, тише! — Госпожа Элистея испуганно приложила палец к губам.— Склонили, дорогая моя, а как же! Как миленькие. Без этого же нельзя. Ну вот. Только один человек отказался поклониться вождю Скарроу — граф Ардалион. Взошел было на помост, поглядел на пикта Скарроу, на воинов его диких, плюнул себе под ноги да и спрыгнул вниз. Пикты хотели остановить его, да какое там! Вскочил граф на верного коня и умчался прочь — только его и видели…
— А жрец? — напомнила Соня. Если ее кто-то интересовал в Велитриуме, так это митрианский первосвященник.
Выслушивать восторженный рассказ упитанной хозяйки о геройстве аквилонского графа Соне было совершенно не любопытно. По ней так, чем больше аквилонцев истребят яростные варвары, тем легче будет дышать ей, Рыжей Соне.
— Я к тому и веду! — подхватила госпожа Элистея.— Жрец из храма Митры вышел, скрестил руки на груди, а в руках держит концы своего белого жреческого пояса. Потряс он поясом и вскричал громовым голосом: «Беги от нечестивцев, Ардалион, верный сын Митры, беги от зверопоклонников, облик имеющих звериный! Но помни: отныне и вовек не жди покоя, доколе не истреблен враг твой и не сгорит в священном пламени проклятие, тяготеющее над тобою!» Граф Ардалион проскакал мимо храма, а жрец поднял руку — и между графом и его преследователями упала молния. Кони испугались, понесли… Пока суматоха улеглась — графа и след простыл. Жреца тут же на помост — и прилюдно в куски изрубили мечами, а после то, что осталось, сбросили толпе на головы… Вот как оно все вышло, дорогая моя,— заключила госпожа Элистея не без удовольствия.
— Ну а нынешняя жрица Митры — она кто? — спросила Соня.
Госпожа Элистея взбила для постоялицы подушку, но, увлеченная захватывающим рассказом, по рассеянности плюхнулась на нее сама.
— Имя госпожи первосвященницы — Аресса,— значительно произнесла хозяйка таверны.— Она дочь графа Ардалиона и его покойной супруги. Красавица! Говорят, госпожа Аресса — девственница.
Еще говорят, что у нее не бывает кровотечений — ну, обыкновенных, тех, что считаются проклятием женского племени. Поэтому госпожа Аресса всегда чиста и незапятнанна.
— Как же пикты ее не тронули? — удивилась Соня.— По моему скромному разумению, первое, что надлежало сделать их вождю Скарроу,— это захватить в заложницы дочь мятежника.
— Так-то оно так…— Словоохотливая хозяйка покрутила головой, словно сокрушаясь о чем-то.— Да вот не посмели они и пальцем ее тронуть… Видать, что-то в ней, в госпоже Арессе, есть такое, особенное… Ну да об этом не нам с вами судить, дорогая моя.
Заключив на этом свое повествование, госпожа Элистея грузно поднялась с подушки и оставила Соню наедине с ее мыслями.
* * *— Кто ты такая? — Храмовый служитель сурово и недоверчиво оглядывал Соню с головы до ног. Этот бесцеремонный осмотр начинал уже раздражать молодую девушку.
— Я желаю поклониться Митре и быть представленной госпоже Арессе, первосвященнице,— в третий или четвертый раз повторила Соня.
— Гм, гм…— Служитель жевал бесцветными губами, не сводя с Сони хмурого придирчивого взора.— Откуда ты родом, говоришь?
— Я ничего об этом не говорила,— возразила Соня,— но если ты спрашиваешь о крови в моих жилах, от ищи ответа у моих предков, гирканцев и ваниров.
Этот ответ не понравился служителю. Впрочем, сама посетительница нравилась ему еще меньше, чем ее острый язык. Рослая, с обветренным лицом, с длинной огненно-рыжей косой, уложенной вокруг головы короной, со смелым, независимым взглядом широко расставленных серых глаз, Соня менее всего отвечала идеалу сытенькой смиренницы, который считался в Аквилонии образцом для девушки.
— Ладно,— сдался наконец служитель.— Но перед тем как предстать перед госпожой первосвященницей, ты должна будешь пройти обряды очищения и избавиться от скверны, которой в тебе — горы и моря.
С этими выспренными словами служитель велитриумского храма Митры жестом показал Соне, что она может по крайней мере переступить порог.
Соне никогда не была присуща глубокая вера ни в Митру, ни в иных богов. Мать и отец Сони не отличались тем, что среди истинно преданных Храму людей называется «сердечной верой». Открыто — для соседей, родственников, властей — в доме, конечно, чтили положенных богов, но почитание это было весьма формальным и сводилось в участии в больших храмовых празднествах.