Лишь удивительная сила этого человека давала ему возможность не только проталкиваться сквозь людское месиво, но и поддерживать близких.
Он молчал, и лишь при взгляде на обезображенное лицо жены страшные стоны вырывались из полуоткрытых, жадно ловящих воздух губ.
Снова что-то оглушительно хрупнуло, круглые стены покрылись трещинами, но ни одна из них не открывала пути наружу.
Камень сорвался сверху и острой гранью черкнул по спине старика, перерубая тело, так что обе части скользнули по груди сына, заливая его кровью, на миг задержались на теле жены и упали вниз.
Не понимая, что случилось, не желая верить собственным глазам и не в силах остановиться под давлением толпы, он ступил ногами в страшное месиво и вдруг рухнул, как будто неведомая сила, позволяющая сражаться, вдруг оставила его.
Два брата в окровавленных хламидах, поддерживая друг друга и крича от боли — у каждого была сломана нога — пытались выстоять в толпе, прыгая к выходу, но были смяты и растоптаны. И вдруг бежать стало некуда — передние остановились, уткнувшись в нагромождение камней, заваливших выход.
Срывая ногти и раздирая кожу пальцев, они пытались сдвинуть черные глыбы, но их придавливал к стене напор людей, не понимающих причины возникшей помехи.
Трещали ребра. Вой и крик рвались вверх, к луне, освободившейся от туч и отражавшей свой безжизненный лик в таком же мертвом ртутном озере.
Жрецы, пытавшиеся выбраться сквозь тайные боковые проходы, потерпели неудачу, ибо дрожащая гора осела по всей окружности. Снова охнуло, застонало каменное тело, и храм рухнул, проваливаясь верхушкой внутрь, заполняя все пространство собственными стенами, раздавливая, растирая, сплющивая людей. Затихло последнее рокотанье каменной громады, осыпались камни, разлетавшиеся по сторонам.
Огромное мрачное святилище превратилось в бесформенную груду на вершине горы.
Глава 2
Конан
День клонился к закату, когда уставший от утомительной дороги путник вошел в приграничный город, Батрея, расположенный на северо-востоке Офира.
Приятный запах жареного мяса, стук ножей и дымок, вьющийся над деревянным приземистым строением, ясно давали понять, что здесь путники могут получить еду и питье, лишь бы в кармане звенели монеты. Не раздумывая, странник направился к дверям.
Предусмотрительный хозяин побеспокоился, чтобы в его заведение мог войти человек любой комплекции. Потому незнакомцу не пришлось наклонять голову или протискиваться в узкий проем.
А был он высокого роста, с широкими плечами, узкими бедрами и сильными ногами. На крупных мускулистых руках виднелись шрамы, густые черные волосы стягивал ремешок. Лицо выдавало уроженца северных земель.
Поверх полотняной рубахи он набросил тонкую безрукавку. Прочные кожаные штаны и удобные сапоги говорили, что их владелец предпочитает в одежде не роскошь и излишества, а удобство и простоту. Единственной по-настоящему дорогой вещью был меч, прикрепленный к поясу.
Странником был Конан, варвар из далекой Киммерии, расположенной на севере Хайбории. Около трех месяцев он сопровождал караваны — впрочем, дорога оказалась настолько безопасной, что стражникам практически нечего было делать. Кому-то нравилась такая служба, но киммериец быстро заскучал.
Пока он и сам еще не решил, куда направиться. Дорога без цели утомила, потому он обрадовался, увидев постоялый двор, где можно утолить голод и поразмыслить.
Конан потребовал кусок жареного мяса, кувшин доброго вина и целый каравай хлеба. Подумав еще немного, велел принести фруктов.
В проеме двери возникла чья-то фигура. Это была растрепанная седая старуха. Волосы на непокрытой голове торчали неопрятными лохмами. Маленький дешевый гребешок, вырезанный из кости, раскачивался над правым ухом. Вместо платья был надет мешок из-под угля, с прорезями для головы и рук. Женщина опиралась на крепкую палку, вытесанную из ветки луба.
Старуха стояла на пороге, прищурив подслеповатые, покрасневшие от напряжения глаза. В зале было темновато.
— Ну, старая, долго будешь так стоять на пороге, мешая добрым людям войти? — проревел трактирщик, который никогда не привечал у себя побирушек. — Ладно уж, коли вошла, возьми почти свежую лепешку и уходи поскорее.
Трактирщик наклонился к большому деревянному корыту, доверху наполненному отбросами, достал оттуда намокшую краюху хлеба и притянул незваной гостье.
— Сам ешь свои помои, — неожиданно резким высоким голосом завопила старуха. — Нет такого закона в славном королевстве Офир, чтобы старая женщина не могла войти в трактир и поесть по-человечески. Чтоб тебя дети в старости кормили вместе со свиньями.
Ее глаза привыкли к сумраку, она принялась вертеть головой и увидела Конана, который с неудовольствием слушал начавшуюся перебранку. Нет ничего хуже, если во время еды кто-то начинает кричать и ссориться.
— Ладно, отойди, тупица. Сам ешь это гнилье, от которого откажется даже умирающая от голода свинья. Не видишь, — она хихикнула, прикрыв грязной ладонью беззубый рот, — мой кавалер ждет меня не дождется. Даже не стал есть без дамы своего сердца.
От удивления хозяин заведения открыл рот и уронил в лохань с помоями кусок хлеба, который выловил для попрошайки. Крупные жирные капли помоев щедро усеяли и без того давно не мытые штаны.
— Это ты, что ли, дама? — прохрипел он.
— Ну не ты же, — отрезала старуха и направилась в зал.
Посетители, услышав отповедь женщины, закатились от смеха, живо представив себе дородного волосатого хозяина в роли чьей-то дамы сердца.
Толстяк досадливо замахнулся па сидящих грязным полотенцем, которым вытирал миски, чашки, стойку, а норой и пропыленные сандалии.
Старушка бодрым шагом направилась к столу, за которым сидел киммериец.
— Хоть ты и грозный на вид, — сказала она, усаживаясь па табурет, — а сердце у тебя доброе. Я слышала о Конане, варваре из Киммерии. Ты многим помог, так что не будет большого труда, если ты купишь мне миску горячего супа и краюшку сухого хлеба. Да закажи-ка еще мяса. Только помягче. Еще не забудь о сладостях. В кои-то веки наемся до отвала.
— Неужели во всем городе некому о тебе позаботиться, что ты ходишь как побирушка? — задал вопрос Конан, после того, как они поели.
— Я такая старая, что уже и сама почти забыла, кто я. Память совсем плохая стала. Муж умер, сыновья разбрелись по всему свету. Живу в лачуге, пока, слава Пламенноликому, хожу своими ногами.
В трактире стало еще темнее. Конан поднял голову, ему показалось, что кто-то затеняет свет в окне.