Осирис открыл глаза. Его кожа, глаза, волосы — стали темно синего цвета. Человек стоял напротив икуба, спокойно смотря на него. Сжимал в руках крест, чуть дрожа от ярости либо усталости. Ободранный, плешивый и могучий своей странной силой. Поднял руку, ладонью к Осирису и она блекло засветилась. Свет расплывался пятном по груди икуба. Кожа начала потрескивать и темнеть, будто сгорала. Но на лице икуба ничего не отразилось, словно он сам превратился в статую. Казимир шагнул вперед, прижал руку к груди Осириса, а икуб сделал шаг назад. Так они и двигались лицом к лицу, по направлению к столпу. Я понял, на меня никто не обращает внимания, и тихо пополз следом. Осирис вздрогнул лишь раз, когда его спина коснулась поверхности столпа. Тогда он посмотрел вверх, и резко подавшись вперед, обнял Казимира. Дальше произошло нечто странное. Икуб выпал с другой стороны человека, прямо из его спины. Словно провалился сквозь плоть насквозь, снова став своего обычного цвета и залитый кровью с ног до головы. Синий кокон как змеиная кожа остался поверх Казимира и прочно облепил его. Я не понял, как это поможет. Затем икуб сделал единственное, что еще мог. Он повернулся лицом к балахонщику и боднул его в грудь головой. Казимир зашатался, издал придушенный крик и упал прямо в столп. Я поднялся на лапы. Было тяжело, но рассчитывать на удачу не приходилось. Осирис стоял рядом. Я заметил, что кровь по нему не течет, а сползает комками, и уставился в столп. На первый взгляд там ничего не происходило, но в глубине потока мерещились смутные очертания кокона, который извивался, но не исчезал, сожженный энергией.
— Малыш, — прохрипел Осирис, — нужно довести до конца. Если не смогу добить я, закончи ты. Больше некому.
Я повернулся к Пилону, но тот опустился на колени, и медленно заваливался, уткнувшись мордой в пол. Осирис медленно, покачиваясь, шагнул к столпу. Я не стал ждать. Просто побежал вперед, не давая себе задуматься ни на мгновенье. Оттолкнул икуба в сторону от столпа, а потом нырнул внутрь.
Сначала подумал — конец. Умираю в диких мучениях. Тело горело снаружи, но внутри стало невыносимо холодно. Потом наоборот. Я чувствовал, как раскалялись чешуйки, как жгли и ныли, как их сковывало коркой льда, а затем раскаленные струи огнем стекали по бокам. Меня трясло, тошнило. Дико хотелось пить, но не мог и сглотнуть из-за распухшего горла. Глаза жгло и резало. Было очень больно, но я оставался совершенно невредимым. Открытие придало сил. Я тихо подвывал, потому что молчать не мог. Чувствовал себя слабым и возможно таковым являлся. Жалел себя и страдал, но когда боль мучает однообразно и долго, она превращается в союзника. Становится терпимой как ни странно. Хотя никуда не исчезает. Просто открываешь, что, несмотря на ее постоянное присутствие в состоянии что-то делать. Вопреки. Казалось, каждую косточку выкручивают, каждое из перьев выламывают с мясом. Горло саднило, глаза жгло, но хуже всего преследующее ощущение беспомощности. Тем не менее, понемногу я приближался к синему кокону. Видел, как он расползается трещинами и наружу вырывается человек. Удивленно оглядывается, восторженно пропускает сквозь пальцы струи энергии, как дрожат на его ресницах слезинки. Как сгорает без следа одежда, обнажая худое тело, исчезает крест в потоке искр. Человек был нагим и живым. Он смеялся и плакал, дрожал от восторга и радости. Я видел, каким счастьем светятся его глаза. Ощущения переполняли балахонщика, он и сам начал светиться, раскинув в стороны руки и хохоча. Ничего ему не делалось. Моя боль стала невыносимо тягучей, изматывающей. Но я взмахивал крыльями и плыл, по спирали приближаясь к Казимиру.
Длинные мгновения жизни. Как потом забыть лицо, сияющее изнутри, наполненное такой немыслимой любовью? Почему? Потоки ласкали его, переворачивали, крутили, мягко обнимали. Казимир вытягивал руку, струи послушно ложились в нее. Он сжимал кулак, и энергия спиралями закручивалась, овивая запястье. Потом он увидел меня. Лицо, мгновенье назад блаженное и умиротворенное наполнилось ненавистью. Глаза потемнели. Он выкинул руку, и меня захлестнуло энергетической петлей. Удушающей болью, но не физической, душевной. Как будто в миг отвернулись все, обрекая на абсолютное одиночество. Горькое, полное страданий и несчастья. Я дернулся и обреченно закрыл глаза, чувствуя разъедающую душу безнадежность. И внезапно увидел мысленным взором небо. Вспомнил потоки радуги. Ведь я часть ее! Она подарила мне нечто особенное — право выбора! Я начал махать крыльями. Вначале каждый взмах давался с трудом. Но потом боль начала проходить, исчезать, таять. Я освободился и поверил, что достоин. Стало тепло, ничто больше не рвало на части, не душило, не мешало двигаться в любых направлениях. Я плавно снизился и заглянул в глаза Казимира. Потом, подцепил его лапой и пинком выбросил из столпа. Он пролетел несколько метров и упал навзничь. Лежал, не двигаясь, не пытаясь защищаться. Смотрел вверх. Я подлетел к тонкой коре ствола, разделяющей столп и залу. Больше всего на свете мне хотелось остаться внутри. Никогда и нигде, я не чувствовал себя более счастливым. Осирис склонился над человеком. Казимир что-то прошептал, едва шевеля губами. Икуб внимательно посмотрел ему в лицо, кивнул и сломал шею.
Я заклекотал и вылетел из столпа.
* * *— Осирис, — тихо произнес я, — ты как?
Икуб с трудом опустился на пол, рядом с телом Казимира:
— Жить буду. Странно. Вспомнил слова фаты Альенты, что ты пересказывал. Трюк с коконом сложно сделать. Действительно сложно. Он вытягивает почти всю жизненную силу противника, но если совершить ошибку убьет тебя. Поэтому его и называют жертвенным заклятием. Проигрываешь, чтобы выиграть. Надо бы проверить как там остальные, будить радугу и готовится к большим разборкам малыш. Скажем, что заставили Майю помогать, тогда ее оставят в покое.
— Хорошо, — согласился я. В конце концов, мы сделали то, что должно. Но чувствовал опустошение и грусть. Никакой радости от победы. Никакого ощущения, что спасли многомирье от чудовища. Да, он выжил бы в столпе. Смог управлять радугой и изменил ее. Было бы это действительно настолько ужасным? Казимир — безумец, ненавидящий, мрачный убийца. Тогда откуда в глазах человека столько любви? Я помнил рассказы о том, что делали с его миром разумные существа. Может ли одно оправдывать другое?
Необъятное счастье мгновений подаренных человеку столпом жизни, океана всепоглощающей любви. Против тысяч озер крови…
Нет, не Осирис, а именно я должен был назваться убийцей. Я убил Казимира. Выкинул в мир, который он ненавидел.
Мы должники, так и не отдавшие свои долги.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});