У него уже было лицо, легкие, ноздри, рот и глаза — незрячие. Он решил сжать руки в кулаки. Он прекрасно помнил, что такое руки и как их стиснуть. Несмотря на это, он не ощутил ничего, и тут же вернулся страх, уже разумный, основанный на мысли: или паралич, или я потерял руки и, может быть, ноги. Вывод казался противоречивым: ведь легкие у него были, это наверняка, а тела не было. В его мрак и страх вторглись мерные, далекие, глухие тоны — кровь? А сердце? Билось. Как первая весть извне пришли звуки речи. Слух вернулся к нему внезапно, хотя и ослабленный, и он, зная, что разговаривают двое — различались два голоса, — не понимал, что они говорят. Язык был знакомый, только слова неясны, как предметы, видимые через запотевшее стекло или сквозь туман. По мере того как он сосредоточивался, слух обострялся, и удивительное дело: обретя слух, он вышел из рамок себя. Оказался в каком-то пространстве, где был низ, верх, стороны. Он еще успел осознать, что это означает тяготение, прежде чем целиком ушел в слух. Голоса были мужские: один выше и тише, другой низкий — баритон, как будто совсем близкий. Кто знает, может, он сумел бы отозваться, если бы попробовал. Но ему хотелось сначала слушать — не только с надеждой и с интересом, но и потому, что это было великолепно — так хорошо слышать и все лучше понимать речь.
— Я бы подержал его еще на гелии. — Это был голос, звучавший вблизи, по нему можно было предположить, что его обладатель — крупный, крепкого сложения мужчина: столько было в нем силы.
— А я нет, — ответил дальний, молодой голос.
— Почему? Это не повредит.
— Посмотри на его мозг. Нет, не calcarina. Правый temporalis [шпорная борозда, (правая) височная область (лат.)]. Центр Вернике. Видишь? Он уже слышит.
— Амплитуда мала, я сомневаюсь, понимает ли.
— Уже обе лобные доли; в сущности, это норма.
— Я вижу.
— Вчера альфы еще почти не было.
— Потому что он был в гипотермии. Это нормально. Понимает или нет — азота все-таки пока слишком много. Я добавлю гелия.
Долгая тишина и мягкие шаги.
— Погоди — смотри...
Это был баритон.
— Он очнулся... ну что ж...
Остального он не расслышал, они шептались. К нему пришла ясность мысли. Кто разговаривал? Врачи. Несчастный случай? Где? Кто я? Мысли мелькали все быстрее, а те перешептывались, перебивая друг друга.
— Хорошо, лобные превосходно, но с таламусом что-то не так... переключи ниже... не могу разобрать... Дай Эскулапа, Или лучше Медиком... Так. Поправь изображение. Как спинной мозг?
— Близко к нулю. Это странно.
— Скорее странно, что не на нуле. Покажи дыхательный центр... хм...
— Стимулировать?
— Нет, зачем. Еще надышится сам. Так вернее. Только над хиазмой...
Что-то коротко звякнуло.
— Он не видит, — с удивлением сказал молодой голос.
— Девятка у него уже действует. А видит ли он что-нибудь, мы сейчас проверим.
В молчании и тишине он услышал металлическое пощелкивание. И увидел сероватый слабый свет.
— Ага! — торжествующе произнес баритон. — Это было только на синапсах. Зрачки реагируют уже неделю. Впрочем, — добавил он тише, — он не сможет...
Неразборчивый шепот.
— Агнозия?
— Что ты. Хорошо, если... посмотри на высшие составляющие...
— Память восстанавливается?
— Не знаю, не могу сказать ни да, ни нет. А картина крови?
— В норме.
— Сердце?
— Сорок пять.
— Систолическое давление?
— Сто десять. Может быть, отключить?
— Лучше не надо. Подожди. Небольшой импульс в спинной мозг...
Он почувствовал, как в нем что-то дрогнуло.
— Возвращается тонус мускулов, видишь?
— Я не могу одновременно смотреть на миограммы и на мозг. Шевелится?
— Руки... непроизвольно.
— А сейчас? Следи за лицом. Моргает?
— Открыл глаза. Видит?
— Еще нет. На сколько реагируют зрачки?
— На четыре люкса. Даю шесть. Видит?
— Нет. То есть ощущает свет. Это реакция таламуса. Пусть Медиком проверит электроды и даст ток. О! Прекрасно...
Во тьме он увидел над собой что-то бледно-розовое и блестящее. И тут же услыхал голос, прерываемый дыханием:
— Ты вне опасности. Ты будешь здоров. Не пытайся говорить. Если понимаешь меня, дважды закрой глаза. Два раза.
Он послушался.
— Прекрасно. Я буду говорить с тобой. Если не поймешь, моргни один раз.
Он изо всех сил старался разглядеть это бледное и розоватое, но не мог.
— Пытается тебя увидеть, — послышался другой, дальний голос. Откуда он это знал?
— Ты увидишь и меня, и все, — медленно говорил баритон. — Нужно набраться терпения. Понимаешь?
Он подтвердил морганием.
Хотел отозваться, но внутри только что-то хрипнуло.
— Нет, нет, — укорил его тот же голос. — Разговаривать рановато. Не можешь говорить, ты интубирован. Воздух поступает тебе прямо в трахеи. Ты не дышишь сам — мы дышим за тебя. Понимаешь? Хорошо. Сейчас ты уснешь. Когда проснешься и отдохнешь, поговорим. Ты все узнаешь, а сейчас... Виктор, усыпи потихоньку... хороших снов...
Он перестал видеть, как будто свет погас в нем, а не над ним. Он не хотел засыпать. Хотел вскочить на ноги. Но мрак, который был в нем, расплылся и исчез. Ему снилось множество снов, удивительных, прекрасных и таких, что их нельзя было ни запомнить, ни пересказать. Он становился множеством вещей сразу. Уходил далеко и возвращался. Видел людей, узнавал их лица, но не мог вспомнить, кто они. Иногда у него оставалось только зрение, ничем не ограниченное, полное солнечного света. Ему казалось, что в этих снах и провалах между ними прошли века. Внезапно он очнулся. Вместе с явью обрел тело. Он лежал навзничь, укутанный мягкой пушистой тканью. Напряг мышцы спины. Почувствовал, как пробежали мурашки по бедрам. Над ним был бледно-зеленый плоский потолок, рядом блестели какие-то провода и стекло, но он не мог повернуть голову вбок. Ее удерживало мягкое, доходившее до висков облегающее изголовье. Глазами он мог водить свободно. За прозрачной стеной возвышались какие-то аппараты, на самой границе поля зрения светились скачущие огоньки, и он заметил, что они как-то связаны с ним, потому что, когда он начинал дышать глубже, так что распирало грудную клетку, они мерцали в этом ритме. А там, куда он почти не мог взглянуть, что-то розовело — ровно, размеренно, — и это розовое тоже билось в одном ритме с ним, а вернее, с его сердцем. Он уже не сомневался, что находится в больнице. Значит, несчастный случай. Какой и где? Он хмурил брови, ждал, что объяснение всплывет в памяти, — напрасно. Он замер, закрыл глаза, сосредоточился, но ответ не приходил. То, что он мог бы свободно двигать ногами, руками, пальцами, если бы не спеленавшая его ткань, его уже не удовлетворяло. Он попробовал откашляться, потрогал языком внутреннюю поверхность зубов, наконец произнес:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});