"Внук мой,
Ты прочтешь это письмо спустя несколько месяцев после моей смерти. Может быть, тебя разыщут даже позже, хотя это уже не суть важно. Я оставил тебе в наследство некоторую сумму все, что удалось мне скопить за свою жизнь, и ты получишь эти деньги, которые я поместил на твое имя в банке Аркхэма. Я сделал это не только потому, что ты мой единственный внук, но также и потому, что из всего рода Уэтли рода, над которым тяготеет проклятие, ты единственный, кому удалось вырваться из этого выморочного поселка и получить образование; посему я надеюсь, что ты воспримешь все должным образом, ибо мозг твой не обременен ни суеверием невежества, ни предрассудками, свойственными излишней учености. Позже ты поймешь, о чем я говорю.
Я призываю тебя исполнить мою последнюю волю и разрушить мельницу и ту часть строения, что примыкает к ней. Сделай так, чтобы это крыло дома было разобрано буквально по доскам, и если ты обнаружишь там какое бы то ни было живое существо, я торжественно заклинаю тебя лишить его жизни; и неважно, какой оно будет величины и какого обличья. Пусть даже оно будет напоминать человека ты. все равно должен убить его, иначе ты погубишь и себя, и Бог знает сколько других людей, тебя окружающих.
Сделай это обязательно.
Если же мои слова покажутся тебе безумием, то вспомни о том, что наш род поражен куда более худшим пороком; но из всех Уэтли лишь мне одному удалось избежать этой участи, хотя дело тут не только во мне, и я хочу, чтобы ты знал: упрямое нежелание поверить в то, что на первый взгляд кажется тебе невероятным, равно как и отрицание вещей, недоступных твоему разуменью, есть признак безумия гораздо более верный в сравнении с теми, что характеризуют представителей нашего рода, которые виновны в проведении жутких богохульных опытов и которым отныне уже никогда не будет прощения от Господа.
Твой дед, Лютер С. Уэтли".
Как это все похоже на деда Лютера! подумал Эбнер, читая письмо вот уже в третий или четвертый раз, все эти страхи, тайны, недомолвки... Он вдруг вспомнил, как однажды его мать случайно обмолвилась о тете Сари и тут же испуганно осеклась, а когда он, Эбнер, подбежал к деду с вопросом: "Дедушка, а где тетя Сари?", тот посмотрел на внука долгим завораживающим взглядом и голосом, от которого у него все похолодело внутри, ответил:
- Мой мальчик, в этом доме не принято говорить о тете Сари.
Наверное, тетя Сари когда-то смертельно обидела старика, и с того времени (еще до появления Эбнера в дедовском доме) она, приходившаяся его матери родной сестрой, перестала существовать в общепринятом смысле этого слова от нее осталось только имя. Она была заперта в большой комнате над мельницей и безвылазно сидела в четырех стенах, за глухими тяжелыми ставнями, а Эбнеру и его матери было строжайше запрещено даже замедлять шаги, проходя мимо заколоченной комнаты; и все же однажды мальчик прокрался к запретной двери и, приложив ухо к замочной скважине, попытался распознать доносившиеся оттуда звуки. Он услышал не то плач, не то тяжелое дыхание какого-то огромного, как ему тогда показалось, существа; впрочем, он уже давно не сомневался в том, что тетя Сари обладает внушительными размерами достаточно было взглянуть на те объемистые тарелки, которые старый Лютер дважды в день собственноручно относил в ее комнату: они были наполнены сырым мясом до самых краев. Должно быть, тетя Сари готовила его сама, коль скоро дед не утруждал себя этим; слуг же в доме не водилось с тех далеких времен, когда вышла замуж мать Эбнера, а случилось это вскоре после того, как тетя Сари вернулась из Иннсмута от своих дальних родственников вернулась сама не своя.
Эбнер сложил письмо по сгибам и сунул в конверт. Только сейчас он почувствовал, как сильно устал. Надо забрать вещи из машины, вспомнил он и направился к стоявшему у веранды автомобилю. Оставив принесенные узлы в кухне и прихватив лампу, он вышел в коридор и приблизился к закрытым дверям гостиной. Дед всегда держал ее запертой на ключ и открывал только по случаю прихода гостей, коими являлись исключительно представители рода Уэтли носители других фамилий не были вхожи к старому Лютеру.
Раздумывая, где бы ему устроиться на ночь, Эбнер вошел в спальню деда и увидел большую двуспальную кровать, заботливо прикрытую старыми номерами "Аркхэм Эдвертайзер" с выцветшей уже типографской краской. Под газетами оказалось тонкое кружевное покрывало старинной ручной работы наверняка семейная реликвия Уэтли. Эбнер решил заночевать здесь в конце концов, он стал новым хозяином дома и с полным правом мог теперь занять ложе своего предшественника. Перенеся вещи из кухни в спальню, он открыл одно из окон, присел на краешек кровати и вновь погрузился в раздумья о том, что же все-таки привело его в Данвич, куда он уже и не чаял когда-нибудь вернуться.
Он чувствовал себя совершенно разбитым. Долгая дорога из Бостона сильно его утомила, да и лицезрение этого убогого захолустья подействовало на него не самым лучшим образом. И все же в его внезапном приезде сюда был свой резон исследования древних тихоокеанских цивилизаций, которыми Эбнер занимался вот уже много лет, почти свели на нет его скромные сбережения, и деньги, завещанные старым Лютером, должны были прийтись очень кстати. Нельзя было забывать и о родственных чувствах все-таки старый Лютер Уэтли, каким бы суровым и нелюдимым он ни был, приходился Эбнеру родным дедом.
Спальня располагалась в дальнем от улицы углу дома оба ее окна выходили на реку и была довольно широкой; во всяком случае, она были ничуть не уже той стороны мельницы, что подходила вплотную к воде. Уставившись в открытое окно, Эбнер неотрывно смотрел на темную громаду Круглой Горы и снова, как в далеком детстве, ощущал ее непостижимую разумом одушевленность. Огромные, буйно разросшиеся вширь деревья нависали над домом, и из их роскошной листвы в толщу теплого сумрачного воздуха вырывался призывный, как звук колокола, крик ночной совы. Эбнер забрался в постель и лежал, внимая совиной песне, которая постепенно убаюкивала его. Тысячи мыслей и миллионы воспоминаний роились у него в голове. Он опять увидел себя маленьким ребенком и вспомнил, как боялся этих мрачных окрестностей и как радовался каждый раз, когда мать увозила его отсюда, несмотря на то, что сразу же после отъезда ему безумно хотелось обратно.
Эбнер расслабился и закрыл глаза, но заснуть не удавалось мысли о предстоящих делах не давали покоя. Нужно браться за них сразу же, без лишней раскачки, думал он, тогда больше будет шансов на их скорейшее и удачное завершение. Конечно же, он намеревался добросовестно исполнить все дедовские наказы, невзирая на некоторую туманность их формулировок, однако перспектива торчать в этой дыре еще Бог знает сколько времени отнюдь его не прельщала... Поднявшись с постели, Эбнер снова зажег потушенную лампу и отправился осматривать дом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});