— Ты проверял на себе? — еще тише спросила Лана, и в ее голосе был такой ужас, что Люк смутился.
— Ну, на себе я окончательный состав проверил. А перед тем пробовал на этих, лабораторных… Лана стояла, будто перед волком — такой ужас, такая тоска стояли в ее глазах.
— И как? — спросил после паузы Дым. Люк вздохнул:
— Так ведь совсем без ошибок не получается. Путь познания — путь ошибок.
Он виновато обнял Лану, а та, грубо вырвавшись, сорвав с лица повязку, бросилась прочь. Люк опрометью кинулся за ней, а Дым, аккуратно подобрав с пола белый комочек ткани, понял, что улыбается, что в этой улыбке нет радости, но нет и злобы, и что чувство, владеющее им в эту минуту, можно назвать острой печальной завистью.
— Все, — крикнула с крыши Лана. — Уходите!
— Прости, — сказал Дым, глядя в растоптанный мокрый снег. Он не мог заставить себя посмотреть заложнику в глаза — своему неудачливому двоюродному брату, стадному животному, способному, однако, в полной мере ощутить ужас смерти. К чугунной ограде был привязан единственный оставшийся в живых узник лаборатории. Впервые за много недель наевшийся до отвала брикетной травы вперемешку с лишенными запаха гранулами.
— Уходите! — торопила Лана. — Уже время.
По ржавой железной лестнице они поднялись на крышу. Сумерки сгустились окончательно. Тот, привязанный, казался смутным белым пятном на темном снегу. Дым обернулся к Лане:
— Иди в дом! Люк, уходите оба. Быстро.
Лана не стала возражать. Люк помог ей пробраться по скользкой крыше к слуховому окошку. Дым слышал их дыхание да хлюпанье жидкой грязи под ногами того, кто пытался освободиться от спутавшей его веревки. Волки были близко, их присутствие ощущали и Дым, и тот, определенный на роль приманки. Дым приносил в жертву живое существо. Существо, похожее на него с точностью до волоска, до узора вен и сосудов, существо, чувствующее боль и приближение конца.
Лучше всего сейчас было уйти с крыши вслед за Люком и Ланой, но Дым остался. Далеко, в стороне промышленной зоны, завыли тонко и жалостливо, и от этой печали Дым сжался в дрожащий комок, а тот, привязанный, забился и закричал. Дым оглянулся — никого, кроме него, не было на крыше. Дым посмотрел вниз улицы казались заполненными черной стоячей водой. В какой-то момент ему показалось, что темнота шевелится, живет. Нет, только показалось.
«Идите сюда», — беззвучно сказал Дым. — «Идите. Мы ждем вас. И несчастная приманка, чья судьба предопределена. И я… И все мы, потомки Лидера. Идите, все готово». И снова послышался вой — на этот раз гораздо ближе; оголодавшие охотники не ошиблись в выборе маршрута.
— Идите, — сказал Дым шепотом. — Идите… Мы не звали вас в наш город. Но теперь чего уж там, идите. Здесь ждет сюрприз, который должен вам понравиться. Ну же…
Тот, назначенный на роль приманки, совсем обезумел. Он рвался и метался на привязи, он орал. Дым знал, что эти крики слышны и в доме. «Скорее», — взмолился Дым, обращаясь к волкам. — «Не тяните, давайте же…» Крик вдруг сменился хрипом. Дым перегнулся через край крыши, но ничего не мог разглядеть. Он готов был поклясться, что волки еще не пришли на площадь — но приманка уже молчала. Неподвижное белое пятно. Слабо хлюпнул талый снег. Тишина. Дым чиркнул спичкой. Руки тряслись. Он разжигал фонарь только в экстренных случаях — экономил масло. Но сейчас был именно экстренный. Под чугунной оградой лежало обмякшее, грязное, маленькое тело, обвитое веревкой, как мертвый плод пуповиной.
— Это очень важно — понять. Они не стали есть его, потому что их отпугнул препарат?
— Они не могли почуять препарат, — убежденно сказала Лана. — Они… побрезговали трупом, вот что!
— Тихо, — сказал Люк, серый, растрепанный и смертельно усталый. — Это я виноват. Надо было вторую очистку… Я спешил… Я идиот, волчья сыть!
— Успокойся, — сказала Лана. — Мы все равно это сделаем. Мы придумаем, как… Ты только успокойся. Может быть, поспишь?
— А если провести вторую очистку — они, ты думаешь, не почуют? — спросил Дым.
Люк помотал головой:
— Вторую… Если бы… Эх…
Свет едва пробивался сквозь занавешенные окна. Пол был гладким и чистым ни единой пылинки, ни единой соломинки. Солому давно съели, а пыль и песок ежечасно выметает Ланина мать. У нее прямо психоз какой-то — водит и водит тряпкой по чистому полу.
— Надо поспать, — повторила Лана. — Всем нам.
«Все мы», — подумал Дым. — «Мы — все…»
Чья-то ошибка. Чудесный дар — разум, — доставшийся жвачному стаду. Подпевающие на площади, копирующие одежду и прически, тупо ходящие друг за другом. Дорожащие мнением Лидера, одинаковые, обреченные… Они сидели у самодельного очага — плечом к плечу. Дым положил правую руку на плечи Люка, а левую — на плечи Ланы. Лана обняла мать, мать обняла сидящего рядом парня, и вот уже плотный круг молчаливых, полузнакомых, обнявшихся сидел перед самодельным очагом и смотрел в огонь.
Лидер говорил: так сложилось, что мы не можем выжить друг без друга; это не проклятье и не благословение. Лидер говорил: мы можем презирать друг друга. Мы не равны по отношению друг к другу и никогда не были равными. Нас привязывают друг к другу наш строй, наш голод, наша глупость и наша любовь. Мы — это то, что нас объединяет.
Сказание о Лидере.Близилась весна. Кое-где на поле снег уже сошел, из проталин выползла, как солома из матраса, прошлогодняя бурая трава. А под ней, если разворошить — зеленые побеги. Бледно-изумрудная новорожденная травка.
Дым шел через поле. Отвыкший от неба над головой, притерпевшийся к низким закопченным потолкам, он шел, преодолевая головокружение, и дышал полной грудью. Ветер пропах волками. Дым мечтательно улыбался. Он вспоминал Хозяина, с его непроницаемыми щитками поверх пристальных глаз. «Ты не поймешь», — говорил Хозяин и сочувственно качал тяжелой головой. «Я-то все прекрасно понимаю», — молча отвечал Дым, продавливая пяткой оседающий серый снег. — «Я все понимаю, а если не умею сформулировать — что же… Может быть, я просто не считаю нужным. Зато ты-то, Хозяин, не поймешь меня наверняка. Вы не ходите стадом? Ваше счастье. Но зато вам никогда не понять одной вещи. Впрочем, я уже зарекся объяснять. Все равно вокруг никого нет, кроме сырой равнины, сладкой травы в проталинах и приближающегося волчьего запаха. А мне-то казалось — как только я выйду в поле, волки посыплются горохом. Их не так много, волков, им требуется время, чтобы найти добычу. Воистину — у страха глаза велики».
Облака были такие же серые, как снег. И в облаках тоже были проталины, только вместо робкой зелени из них проглядывала синь, а из одной дыры, разъехавшейся прямо посреди неба, вдруг брызнуло солнце.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});