Нет, просто ждут. Бельт поплевывает на ладони, склана распускает тяжелый пояс, оборачивая им руку навроде кистеня. Глупо…
Или нет?
Голем, припав к земле, подполз и ткнулся мордой в колени, повернул голову, напрашиваясь на ласку. И дрожащие пальцы скользнули по грязному металлу.
— Прощаешь? Ну хоть ты меня прощаешь… Пару нашла? Умница. Он хороший.
За стальными ребрами голубоватым светом засветилось нечто размером с некрупную тыкву.
— У нее яйцо, — пробормотал Туран сам себе.
— Это то, что когда-то было поводком, — произнесла склана, почесывая бока любимцу Ырхыза. — И плетью. Я отдала их за стенами замка…
— А я ведь не только твоего кагана предал, бескрылая. Сначала товарища. Бросил умирать. Даже не знаю, что с телом стало. Потом Ыйрама, хотя о нем не жалею. Людей, когда сцерхов помогал натаскивать. Сцерхов, когда их убивал. РуМаха, когда стихи писать перестал. Маранга, Ырхыза. Вирью… И всегда оправдание было. Всегда ради того, чтобы мир стал лучше.
Стальные клыки перехватили руку, сжали — острые края примяли кожу, еще чуть-чуть и кости захрустят.
— А как мир станет лучше, если я становлюсь хуже? Если я — тоже мир? И ты? И он? И все?
— И я, и ты, и он, и все вокруг — семена, — сказал Аттонио, осторожно касаясь железного подреберья. — А семя к семени — будет поле.
Металл холодил руки, но острые с виду клыки не ранили. Отпустит? Она не живая, еще один призрак искалеченного мира.
— В наших силах хотя бы попытаться, чтобы новое поле не стало кормушкой для очередной дряни, — закончил художник.
Бельт Стошенский взял за руку рыжую Ярнару и буркнул:
— Хватит языком молоть. Пошли, пока пропускают.
Между притихших зверей, между валунов и хрустких обломков, между теней и отблесков, шаг за шагом.
— Не бойся, Туран ДжуШен, — сказала Элья, помогая перебраться через завал. — Я… Мы тоже простили тебя.
Каменные стены больше не давили на людей. Впереди был свет.
Ящерам нравилось наблюдать. В округе нашлось немало мест, откуда было видно, как рвут друг друга человечьи стаи. Как, спустя несколько лет, пришедшие издалека и пахнущие солью, поджигают душное каменное гнездо. И как еще через столько же совсем другие отстраивают его, подгоняя кнутами серошкурых людей-мотыльков. Как огромные стальные звери замирают на полях, словно обессилев от голода, и со временем превращаются в скелеты, обглоданные ловкими человеками с крючьями и лестницами…
Ящерам было хорошо вдвоем до очередного снега и холода, который погрузил обоих в сон. Весной проснулся лишь один. Он не бросил подругу, ставшую не-живой по-настоящему. Он звал её, грел, прижимаясь к железному телу, и вылизывал потухшее брюхо. Носил еду и рассказывал о мире, где стало по-другому дышаться.
И все чаще смотрел в ту сторону, куда много лет назад ушли пятеро, одинаково перемазанные смертью и жизнью.
Эпилог
— Я все еще жив.
Говорить трудно — беззубый стариковский рот не приспособлен для долгих речей.
Мой единственный спутник, столь же разбитый временем, подслеповато зашарил по котомке, из которой среди прочего торчал угол деревянной обкладки. Единственный экземпляр, полагаю.
Усевшись на длинный камень, я с наслаждением вытянул ноги: тонкие сухие ходули в чулках обожженной кожи и пыли. Память.
— Я бы хотел прочесть ему свою книгу, — произнес мой спутник.
— Думаю, он был бы рад, Звяр.
Совсем плох стал старик — пальцами видит лучше, чем глазами. Куда уж тут читать? Впрочем, Звяр помнил свой текст наизусть.
— Я даже не знаю его имени.
— Это не важно. Такой человек наверняка нашел свой Белый Город. Или построил его.
Звяр кивнул. Скорее, собственным мыслям, чем мне.
— В Белый город ведут разные дороги, — сказал я. — Многим вообще не выпадает выйти к перекрестку, кому-то достается путь покороче, кому-то подлиннее. Например, одному глупому кхарнцу пришлось изрядно поплутать. Думаю, не меньше, чем увечной склане.
Наша дорога тянулась до самого горизонта, ложась длинным мазком на самое сложное полотно. Интересно, существует ли художник, способный создать нечто, более прекрасное?
— Я по-прежнему не знаю надо ли их искать и в какой стороне, дружище Звяр.
— А разве это важно? Где я — там и Белый город, — ответил мой спутник.
Он снова прав. Белый город можно найти даже в Наирате, покинутом мною много лет назад.
— В каганате я давно не нужен. — Эти слова предназначены вовсе не Звяру. Они заготовлены для тех, кто остался в прошлом. И сотворил настоящее. — Было время для разговоров, когда вахтаги уходили в порталы и возвращались с крылатыми рабами и сундуками линга. Но оно прошло. Умерло вместе с небесным жемчугом, превратившимся в известковые катышки. Похоронено вместе со злым каганом Ырхызом. Забыто вместе с добрым каганом Юымом. Но сказки бабушки Белянки до сих пор живы.
Я даже знал, какую из них хотел бы рассказать при встрече, но сперва…
— Ворота Белого города всегда открыты, и за это я, Вирья Вечно Свободный, говорю вам спасибо.
Примечания
1
Адаптированная версия текста Шалкииза Тленшиулы (1465–1560)
2
Адаптированная версия текста Шалкииза Тленшиулы (1465–1560)
3
Адаптированная версия «Завещания» Франсуа Вийона (1432(32?) — 146(3?))
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});