— Я специально занимался этим вопросом, — ответствовал Мелоун. — Моя обычная тактика — сначала изучить голые факты и цифры. В Великобритании у нас свыше четырехсот зарегистрированных церквей.
Челленджер расфыркался так, что, казалось, поблизости пасется целое стадо свирепых быков.
— Глупость людская поистине беспредельна! Homo sapiens! Ноmо idioticus! Кому они там молятся? Духам?
— Вот это нам и предстоит выяснить. Собственно, об этом и будет сама статья. Я разделяю ваше к ним отношение, а вот Аткинсон из больницы Святой Марии, с которым я недавно беседовал, думает иначе. А ведь он восходящая звезда хирургии.
— Слышал о нем. Кажется, специалист по цереброспинальной хирургии? — Совершенно точно. Очень уравновешенный и компетентный. Считается большим специалистом в психических исследованиях — к этой области знания относится и спиритуализм.
— Тоже мне область знания!
— Во всяком случае, так принято считать. Сам он относится к подобным вещам весьма серьезно. Я консультировался с ним, когда мне потребовалась нужная информация. Он знаком с их литературой. И знаете, что он мне сказал? Эти люди — пионеры человечества!
— В Бедламе им место, — прорычал Челленджер. — И при чем здесь литература? Какая еще там у них литература?
— Это особая статья. У Аткинсона по этому вопросу пятьсот томов, и он все же жаловался, что в его библиотеке многое отсутствует. Существует обширная спиритуалистическая литература на французском, немецком, итальянском языках, не считая нашего.
— Слава Богу, что психи водятся не только у нас. Ну и галиматья! — А ты читал что-нибудь, отец? — спросила Энид.
— Вот еще! У меня нет времени, чтобы удовлетворить хотя бы половину моих истинно научных интересов. Какой вздор ты несешь, Энид! — Прости, отец. Но ты был так убедителен… Я подумала, ты что-то знаешь.
Челленджер крутанул своей массивной головой и бросил на дочь испепеляющий взгляд.
— Человек, наделенный логическим умом и первоклассным интеллектом, сразу понимает, где истина, а где — вздор; ему не обязательно углубляться в существо вопроса. По-твоему, я должен досконально изучить математику, чтобы заявить об ошибке человека, доказывающего, что два и два — пять? Может, мне снова засесть за физику и уничтожить набор своих .Principia. из-за того, что какой-то мошенник или дурак утверждает, будто стол может подниматься в воздух, несмотря на существование закона тяготения? Неужели нужно изучить пятьсот томов, чтобы дорасти до уровня полицейского, который всегда разберется, кто перед ним — мошенник или честный человек? Энид, мне стыдно за тебя!
Дочь весело засмеялась.
— Папа, прекрати рычать на меня. Сдаюсь. По правде говоря, я тоже так думаю.
— И все же их поддерживают весьма достойные люди, — произнес Мелоун. — Что вы скажете о Лодже, Круксе и прочих уважаемых гражданах? — Не стройте из себя дурака, Мелоун. И у великих есть слабые стороны. Своего рода оскомина на здравый смысл. Неожиданно впадаешь в идиотизм. Что и произошло с этими людьми. Нет, Энид, я не знаком с их доказательствами, да и не собираюсь знакомиться: существуют очевидные вещи. Если постоянно пересматривать всякое старье, когда же заниматься новыми проблемами? Все давно ясно, доказательствами здесь служат здравый смысл, английский закон и поддержка всех здравомыслящих европейцев.
— Понятно, — отозвалась Энид.
— Однако, — продолжал профессор, — готов признать, что иногда мы имеем дело с простительными заблуждениями.
Голос его зазвучал тише, а выразительные серые глаза печально уставились в пространство.
— Я знаю случаи, когда мощнейший интеллект — мой собственный, например, — на какое-то мгновение сдавал.
Мелоун почувствовал, что в словах профессора кроется нечто интересное.
— И что же, сэр?
Челленджер колебался. Он, казалось, боролся с собой. Ему было трудно говорить. Но, набравшись мужества, он, как бы откинув от себя сомнения, приступил к рассказу.
— Ты ничего не знаешь об этом, Энид. Это очень личное переживание. Впрочем, наверняка, чепуха. Потом я всякий раз заливался краской стыда, стоило мне только вспомнить, как я чуть было не поверил в этот бред. Даже самых закаленных людей можно застать врасплох.
— Да, и что же, сэр?
— Все произошло после смерти моей жены. Вы ведь знали ее, Мелоун? И можете понять, каково мне пришлось тогда. Это случилось в ночь после кремации… Не могу вспоминать об этом без ужаса. Бесконечно дорогое крошечное тельце опускалось все ниже, потом его лизнули языки пламени, и дверца захлопнулась.
Беззвучные рыдания сотрясали крупное тело профессора, он прикрыл глаза большими волосатыми руками.
— Зачем я только рассказываю об этом? Ладно, так уж вышло. Пусть это послужит вам уроком Так вот… Той ночью — после кремации — я сидел в холле. А она, — он указал на Энид, — спала рядышком. Прямо в кресле, бедная малышка. Вы ведь бывали в нашем доме на Ротерфилд, Мелоун. Там был огромнейший холл. Я сидел у камина, комната утопала в полутьме, и мой разум тоже погрузился во тьму. Нужно было разбудить дочь и отправить ее в постель, но она так сладко спала, откинувшись в кресле, что я не решился ее беспокоить. Было, наверное, около часу ночи; помнится, луна светила сквозь мутное стекло. Я сидел и думал. А потом услышал… — Что, сэр?
— Звуки. Сначала тихие, вроде тиканья часов. Потом громче и отчетливее: тук-тук-тук. И тут случилась странная вещь — то, из чего доверчивые люди впоследствии создают легенды. Надо сказать, что у моей жены была особенная манера стучать в дверь. Своими маленькими пальчиками она как бы отбивала незатейливую мелодию. Она и меня приучила, и потому мы всегда знали о приходе друг друга. Так вот, мне почудилось — ведь я был тогда как помешанный, — что стуки обрели знакомый ритм. Я пытался выяснить, откуда они доносятся, но так и не сумел. Вы, конечно, можете себе представить, как я старался установить их источник. По моим догадкам, он находился где-то наверху. Я потерял представление о времени. Стук повторился не менее десятка раз.
— Отец, ты никогда не рассказывал об этом!
— Нет. Но я разбудил тебя. И попросил посидеть со мной тихо. — Вот это я помню.
— Мы сидели затаившись, как мышки, но больше ничего не повторилось. Все кончилось. Обычный обман чувств. Может, в дереве завелся жучок, или плющ шелестел снаружи… Ритм мог возникнуть и в моем воспаленном мозгу. Вот так человек впадает в детство и начинает валять дурака. Этот случай стал для меня уроком. Я понял, что чувства могут обмануть даже умнейшего из умнейших.
— Но как вы можете знать, сэр, с точностью, что это не была ваша жена?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});