- Ждать недолго, сынок. Вы, дети, такие нетерпеливые.
- Очень хочется.
Она села на кровать и взяла его за руку. Не все, что она сказала, было понятно, но кое-что он все же понял.
- Если бы мне пришлось писать книгу о философии детства, я бы, наверно, назвала ее "Нетерпение". Нетерпение во всем. Вынь да положь - и так всегда. Завтра кажется далеким-далеким, вчера словно не было. Племя Омаров Хайямов вот вы кто. Живете минутой. Станешь старше, поймешь, что способность быть терпеливым, ждать, заранее рассчитывать говорит о зрелости, то есть о том, что ты стал взрослым.
- Не хочу быть терпеливым. Не хочу лежать в постели. Хочу на морской берег.
- А на прошлой неделе ты хотел бейсбольную перчатку, сейчас и ни минутой позже! "Пожалуйста, ну пожалуйста! - просил ты. - Ой, какая она красивая, ты только на нее посмотри! И последняя в магазине, на полке больше ни одной не осталось!"
Какая же все-таки она странная, эта мама!
А мать продолжала между тем:
- Помню, однажды, когда я еще была маленькой девочкой, я увидела в магазине куклу. Я показала на нее маме, сказала, что эта последняя, все остальные проданы и эту тоже продадут, если ее не купить сейчас же. На самом деле на полке было не меньше десятка таких кукол. Просто у меня не было сил ждать. Мне тоже не хватало терпения.
Джонни повернулся на бок. Глаза его стали широкие-широкие и были полны теперь голубого света.
- Но я не хочу ждать! Если я буду слишком долго ждать, я вырасту, и мне уже не будет интересно.
На это она не сказала ни слова. Она сидела в той же позе, но пальцы ее рук теперь судорожно сжимались, а глаза стали влажными, может быть, из-за того, о чем она думала. Она зажмурила глаза, открыла снова и сказала:
- Иногда мне... кажется, что дети знают о жизни больше, чем мы, взрослые. Кажется, что ты... прав. Но я не решаюсь тебе об этом сказать. Это... как бы не по правилам.
- Каким, мама?
- Цивилизации. Радуйся жизни, Джонни. Радуйся, пока ты ребенок.
Она произнесла это громко, и голос был не такой, как всегда.
Джонни прижал раковину к уху.
- Мама! Знаешь, чего бы мне хотелось? Оказаться прямо сейчас на берегу моря, бежать к воде, держаться за нос и кричать: "Кто последний - обезьяна!"
И он весело рассмеялся.
Внизу, на первом этаже, зазвонил телефон. Мать пошла взять трубку.
Джонни лежал и слушал раковину.
Еще целых два дня впереди. Он опять поднес к уху раковину и вздохнул. Целых два дня! В комнате было темно. В больших квадратах окна томились пойманные звезды. Ветер покачивал деревья. На тротуаре внизу взвизгивали, раскатываясь, ролики.
Он закрыл глаза. Снизу, из столовой, доносился стук ножей и вилок. Отец с матерью ужинали. Вот отец рассмеялся своим звучным смехом.
Волны по-прежнему разбивались одна за другой о берег внутри морской раковины. И... что-то еще слышно:
- Там, где катятся валы, где играет с волной волна, где криком чаек полны утро и вечер дня...
- Что?!
Он замер. Прислушался. Удивленно заморгал.
И еще, чуть слышно:
- ...Солнце на волнах, море без дна. Э-гей, э-гей, приналягте, друзья...
Будто сотня, а то и больше голосов пели под скрип уключин.
- ...Придите к морю, где паруса...
И другой голос, совсем отдельный, едва различимый сквозь шум волн и океанского ветра:
- Приди же к морю-циркачу, что за валом бросает вал; к сверканью соли на берегу, по тропе, которой не знал...
Он отнял раковину от уха, изумленно на нее посмотрел. Потом прижал снова.
- ...Ты хочешь ли к морю, мой маленький друг, хочешь ли к морю прийти? Так возьми меня за руку, маленький друг, возьми меня за руку, маленький друг, и вместе со мной иди!
Дрожа, он крепче прижал раковину, приподнялся и сел в постели, часто-часто дыша. Сердце прыгало и билось о стенку его груди.
Волны глухо ударялись о далекий берег и рассыпались брызгами.
- ...Ты когда-нибудь раковину видал? Перламутровый штопор морей, широкий вначале, сходит на нет, вот здесь он вьется, вот тут его нет, но, мой мальчик, конец у него все же есть - там, где камни от пены белей!
Маленькие пальцы вжались в спираль раковины. Да, все правильно. Раковина закручивается, закручивается, закручивается, а потом вдруг ничего нет.
Он закусил губу. Что... что такое говорила мама? Про детей. Про какую-то... философию детей? Про нетерпение. Нетерпение! Да, правда, он нетерпелив! Ну и что в этом плохого? Его свободная рука, сжавшись в маленький, твердый и белый кулак, ударила по стеганому одеялу.
- Джонни!
Молниеносным движением Джонни отнял раковину от уха, сунул под простыню. По коридору от лестницы к двери его комнаты приближались шаги отца.
- Спокойной ночи, сынок.
- Спокойной ночи, пап!
Мать и отец крепко спали. Было далеко за полночь. Тихо. Он вытащил бесценную раковину из-под простыни и поднес к уху.
Да, все как было. По-прежнему шумят волны. И вдалеке скрип уключин, щелканье раздуваемого ветром паруса, слова песни, чуть слышные в порывах соленого морского ветра.
Он прижимал раковину к уху сильней и сильней.
В коридоре застучали каблуки матери. Шаги остановились, она открыла дверь и вошла.
- Доброе утро, сынок! Ты все еще спишь?
Постель была пуста. В комнате только тишина и солнечный свет. Этот свет лежал в постели как лучезарный больной, и на подушке покоилась его сотканная из лучей голова. Стеганое одеяло, это красно-голубое цирковое знамя, было откинуто. Смятая постель была как бледное старческое лицо в морщинах и казалась пустей пустого.
Мать нахмурилась и громко топнула.
- Вот шалун! - воскликнула она. - Наверняка убежал играть с соседскими головорезами! Ну погоди! Потом... - Она умолкла и улыбнулась. - ...Шалунишка узнает, как крепко я его люблю. Дети так... нетерпеливы.
Она подошла к постели и начала приводить ее в порядок, и вдруг рука наткнулась под простынями на какой-то твердый предмет. Мать вытащила на свет что-то гладкое и блестящее.
Она опять улыбнулась. Это была раковина.
Мать сжала ее в руке и поднесла к уху - просто так. Глаза у нее стали совсем круглые. Рот приоткрылся.
Комната завертелась вокруг нее застекленной каруселью с яркими стегаными знаменами.
Раковина ревела ей в ухо.
Волны с грохотом разбивались о далекий берег. Откатывались, оставляя холодную пену на неведомом пляже.
Потом - топот бегущих по песку детских ног. Тонкий мальчишеский голос прокричал:
- Эй, ребята, скорее! Кто последний - обезьяна!
И - звук маленького тела, бултыхнувшегося в эти волны...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});