-- Каждый вечер, уже много лет.
Полицейская машина торчала посреди улицы, в ее радио-глотке что-то негромко гудело.
-- Что ж, мистер Мид, -- сказала она.
-- Это все? -- учтиво спросил Мид.
-- Да, -- ответил голос. -- Сюда. -- Что-то дохнуло, что-то щелкнуло. Задняя дверца машины распахнулась. -- Вле-зайте.
-- Погодите, ведь я ничего такого не сделал!
-- Влезайте.
-- Я протестую!
-- Ми-стер Мид!
И он пошел нетвердой походкой, будто вдруг захмелел. Проходя мимо лобового стекла, заглянул внутрь. Так и знал: никого ни на переднем сиденье, ни вообще в машине.
-- Влезайте.
Он взялся за дверцу и заглянул -- заднее сиденье по-мещалось в черном тесном ящике, это была узкая тюремная камера, забранная решеткой. Пахло сталью. Едко пахло дезинфекцией; все отдавало чрезмерной чистотой, жестко-стью, металлом. Здесь не было ничего мягкого.
-- Будь вы женаты, жена могла бы подтвердить ваше алиби, -- сказал железный голос. -- Но...
-- Куда вы меня повезете?
Машина словно засомневалась, послышалось слабое жуж-жание и щелчок, как будто где-то внутри механизм-инфор-матор выбросил пробитую отверстиями карточку и подста-вил ее взгляду электрических глаз.
-- В Психиатрический центр по исследованию атависти-ческих наклонностей.
Он вошел в клетку. Дверь бесшумно захлопнулась. Поли-цейская машина покатила по ночным улицам, освещая себе путь приглушенными огнями фар.
Через минуту показался дом, он был один такой на одной только улице во всем этом городе темных домов -- един-ственный дом, где зажжены были все электрические лампы и желтые квадраты окон празднично и жарко горели в хо-лодном сумраке ночи.
-- Вот он, мой дом, -- сказал Леонард Мид.
Никто ему не ответил.
Машина мчалась все дальше и дальше по улицам -- по каменным руслам пересохших рек, позади оставались пус-тынные мостовые и пустынные тротуары, и нигде в ледяной ноябрьской ночи больше ни звука, ни движения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});