Андрей Кокоулин - Северный Удел. Страница 100

До того, как остановиться здесь, молодой человек побывал в знаменитой гостинице «Персеполь», расплатился за нумер, когда-то занятый его приятелем, забрал остаток вещей и, что-то шепча, протер зеркало. Правда, он так в него и не посмотрел. Видимо, не было нужды.

Бородатый кучер спрыгнул с козел и пошел по разъезженному двору, похрустывая всем телом. Грязь брызгала из-под сапог.

— Хозяйка-а!

Хозяйка, дородная баба в юбке да капоре, выскочила на крик из избы и, топча положенные мостками доски, всплеснула руками:

— Ох вы ж, гостюшки! Гостюшки мои! С ночлегом или отдохнуть желаете?

— Чаю с баранками приготовь, — важно сказал кучер. — Да в дорогу господину собери че-нить. — Он сунул в ладонь бабе рубль. — И это… есть кому оси осмотреть? А то того и гляди колесо слетит.

— Так сынок мой! — обрадовалась хозяйка.

Услышав «Гиллигут!» пассажир, до крика сидевший с изломанным, пустым лицом, оживившись, повернул голову, чтобы посмотреть, как плечистый розовощекий детина отворяет ворота пристройки.

Едва кучер, похохатывая да пощипывая, увел фыркающую и тающую от грубоватых комплиментов хозяйку в избу, пассажир жестом поманил парня к себе.

Гиллигут прошлепал по грязи босыми ногами.

— Хорошая у вас ось, господин хороший, — он, посопев, пнул колесо коляски. — И чека надежная. И не рассохлось…

— Ну, раз так… Ты мне вот что скажи… — негромко произнес пассажир.

И ухватил Гиллигута за ухо.

От неожиданности тот даже присел.

— Ай… Вы что…

— Тихо-тихо, — пассажир дал упасть взгляду Гиллигута на пистолет. — Сейчас отвечай быстро и честно. Полтора месяца назад здесь проезжал военный в карете. Твоя матушка дала ему с продуктами яйцо-сигналку…

— Какое яйцо? Ай!

— Не ори! — зашипел пассажир, вращая страшными глазами и закручивая ухо по часовой стрелке. — А затем этот военный заметил тебя в Леверне. Зачем ты следил за ним?

— Так это… ухо только отпустите…

— Хорошо.

Жуткий пассажир убрал пальцы.

— А вы ему кто будете? — Гиллигут прижал ладонь к почти открученному уху, а затем, подумав, накрыл второй ладонью и еще целое.

— Военному? Друг.

— Друг? — Гиллигут искоса, повернувшись боком, посмотрел на избу. — Вы тогда матушке не говорите. Она у одного господина деньги взяла.

— И?

— Он кровь дал. Она с пшеном развела. Потом куры яйца стали нести интересные, со значками.

— С чем?

— Значок такой рогатенький, — зашептал Гиллигут, — а в нем еще значок, на кровь того военного настроенный.

Пассажир прищурился.

— Откуда знаешь?

— Так видно же, — удивился парень. — Там ниточки в рисунок сплетены, а рисунок совпасть должен.

— Хм… А дальше?

— Ну, военный потом уехал. С ящеркой на карете. А я подумал, что не порядок это, так хорошие господа не поступают… Ну и как бы за припасами в город собрался. То есть, за припасами тоже… За мукой, за чаем, еще рыбы вот купить…

— И как же ты его нашел?

Гиллигут шмыгнул носом.

— Так видно же, ниточка ж тянется… В городе-то много переплетается, я там потерял было… — он тряхнул головой, нахмурился. — Еще деньги чуть не увели… Но я и воров нашел, а затем и военного нашел, — улыбнулся он. — Не успел сказать только…

— А я? — пронзительно взглянул пассажир. — Мои ниточки ты видишь?

— Вижу, медные. Но были светлее, почти оранжевые. А раньше…

Сильная ладонь залепила Гиллигуту рот.

Глаза у пассажира вдруг из холодных сделались веселыми, и он рассмеялся.

— Молчи, дурак! Хочешь в тайники?

Гиллигут, мыкнув сквозь пальцы, кивнул.

— Тогда запомни адрес: Ганаван, дом Бриццоли.

В избе звякнуло ведро, и пассажир заторопился:

— Сумеешь открыть замкнутую на кровь дверь, возьмут сразу. Лет через пять, глядишь, станешь как Терст.

— Как кто? — спросил Гиллигут.

Пассажир вытер ладонь о полу сюртука и вздохнул.

— Как очень хороший человек.

А через два часа коляска уносила непонятного пассажира на юг. Ему думалось, что у парня — совершенно никаких цветных ветвей и оттенков. Простой серый рисунок. Как, каким образом он тогда видит жилки и ведет их? Странно. Поневоле в фамильной избранности засомневаешься…

Закрапал дождь. Пассажир поднял кожаный верх на спицах.

Впереди у него была жаркая Ассамея, затворничество, а в сюртучной пазухе — «клемансина» с несколькими каплями женской крови.

Катарина Эске теперь всегда находилась рядом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});