Он сел прямо на траву в тени старой, наполовину высохшей березы. Раамм, неловко подогнув конечности, опустился напротив.
– Говори, – кивнул Кратов.
– Я звездный разведчик, – сказал Раамм. – Мое дело – искать и открывать новые миры. И нет мне заботы, что происходит с ними после того, как мое знание ляжет в хранилище всех знаний моей расы. Всю жизнь я был занят лишь этим. Тут нет необычного: я был рожден с генетической программой звездного разведчика. Насколько мне известно, у твоего народа генетическое программирование не принято.
– Это так, – подтвердил Кратов.
– Однажды я открыл очередной мир. Я был горд своей удачей. Недаром меня называли Везунчиком! Это случилось двадцать пять кругов тому назад. Надо тебе знать, что один круг соответствует девяти оборотам Земли вокруг светила… Я был молод и нерасчетлив. Мне казалось, что нет силы среди вечных звезд, которая могла бы омрачить мою радость. Поэтому я стал допускать ошибку за ошибкой. А долгая цепь ошибок неминуемо ведет к преступлению. Я направил свой корабль к планете…
– Это была Земля? – спросил Кратов.
– Да, двадцать пять кругов тому назад я открыл для своей расы Землю. Прекрасный, чарующий мир! Но он был прекрасен только издали, когда видишь его на экране локатора и можешь прикрыть туманно-голубой диск ладонью… Он был населен разумными существами, которые воевали между собой. Много позднее я узнал термин «война» и понял его смысл. А тогда я думал, что это психоз… Наша раса никогда не воевала. Мы не ведали причин, по которым дозволено лишать себе подобных права на вечную жизнь. Виновен ли я в том, что не знал этого?
– Нет, – сказал Кратов.
– Но первая вина моя в том, что я увидел признаки бедствия и не повернул вспять. Как мог я надеяться понять суть происходящего, если я всего лишь разведчик? Разве достало бы мне сил помочь хотя бы малому числу бедствующих?
– Это не вина твоя, – возразил Кратов. – Это удел всякого разумного существа, глазам которого открывается чужая беда. Кто способен остаться равнодушным, даже сознавая свое бессилие?
– Я надеялся помочь. И не ведал, что бывают моменты, когда сочувствие преступно.
Мой корабль снижался в тучах черного дыма. Подо мной тлели руины. Их сменяли пламенеющие поля. Я не мог даже выбрать посадочную площадку.
– Ты знаешь место, где это случилось?
– Нет, все стерлось… В конце концов, я увидел площадку, пригодную для моего корабля. Она скрывалась в чистой зеленой поросли, и я решил, что сюда не докатился еще страшный, необъяснимый психоз самоистребления. Там стояли жилища, сложенные из обработанных кусков дерева. Возле них передвигались живые существа, которых я идентифицировал как разумных по признаку ношения одежды. Я обрадовался. Я подумал, что смогу каким-то образом выведать у них, что происходит с этим миром и что нужно сделать, чтобы остановить бедствие.
Зависнув на небольшой высоте, я занялся наблюдениями. И мне сразу стало ясно, что и тут творится неладное. Одни существа сгоняли других в плотные группы, теснили к жилищам, даже избивали. И никто не спешил на помощь к упавшим!..
А потом начался ужас.
– Остановись, – сказал Кратов. – Ты слишком взволнован.
– А ведь прошло двадцать пять кругов! Но слушай: те, которых было меньше, принялись убивать остальных. У них имелось оружие, а их жертвы не могли защититься. Воздух наполнился грохотом и криками умирающих. Я все это видел. Но я был скован ужасом и не мог пошевелить и пальцем.
И вот, когда все кончилось и упала последняя жертва, убийцы подожгли пустые жилища.
Тогда я очнулся. Но если вначале я был в здравом уме, то теперь обратился в безумца. Психоз этого мира поразил и меня. Ничем иным не объяснить моего поступка.
Потому что я уничтожил убийц.
Раамм надолго замолчал.
– Я не должен был делать этого, – сказал он наконец. – Я не имел на это права. И не оттого, что не понимал скрытых пружин событий.
– Но и этого достаточно, – пробормотал Кратов.
– Этого более чем достаточно! Но суть в ином.
Никто не смеет лишать жизни разумное существо. Нет оправданий этому преступлению. Никаких оправданий во веки веков.
Те, кто погиб от оружия убийц, могли бы еще жить. Каждый из них нес в себе особый, неповторимый мир чувств, который был грубо разрушен.
Но и те, кого уничтожил я, были столь же неповторимы.
Это вторая моя вина.
Готов ли ты теперь вынести мне приговор?
– Нет, – сказал Кратов. – Говори еще.
– Я ушел от этой планеты, которая заразила меня своим безумием и сделала преступником. За какие-то мгновения я постарел и больше никогда не сознавал себя молодым. И хотя впоследствии меня продолжали называть Везунчиком, я больше не знал удачи. Мое знание не легло в хранилища. Я вытравил его из памяти корабля и желал бы так же поступить и со своей. Но оно было погребено во мне, и все это время я носил его с собой по Галактике. И я внушал себе, что это сон, кошмар, бред. И когда-нибудь наступит час, и я не вспомню об этом.
Но однажды на галактической базе я увидел существо из того мира. Оно было облачено в скафандр и разговаривало на астролинге. Это означало, что их народ вступил в Галактическое Братство. А также и то, что пришел час искупления.
Это был ты.
Я бежал от встречи и долго размышлял в одиночестве. И наконец проклял себя за малодушие и решил найти тебя, чтобы рассказать о своем преступлении. Чтобы ты осудил меня. В моем мире никто мне не судья. Но твой приговор я приму как высшую справедливость, потому что вынесен он будет по законам жертв. И вот я пришел.
Раамм снова умолк. Он сидел на траве, замысловато переплетя суставчатые конечности, глядел на Кратова выпуклыми глазами и ждал.
«Да, я человек, – думал Кратов. – Я не судья чужим поступкам и все такое. Что мне сказать ему? Что я и сам побывал на его месте, но давно уже полагаю свою вину искупленной? По законам собственной совести… Видно, моя совесть оказалась чересчур сговорчивым судьей, если не прошло и одного круга, а я живу спокойно, в ладу с самим собой… Сказать ему, что за спиной моего народа тысячелетия беспрерывных убийств? Что лишь недавно мы уговорились не воевать и до сих пор не можем залечить раны? Что нет на Земле человека, рода которого не коснулась бы война? Особенно та, которую называют Мировой… О чем он мне рассказал? Что это было? Большая война или одна из бесчисленных малых, которые и войнами-то однажды перестали называть, а так – конфликтами? Или какая-нибудь резня своих своими же под революционными лозунгами шкурной справедливости? В архивах моей семьи есть фотографии людей, родных мне по крови, но не оставивших потомства. Это срубленные ветви моего родового дерева. Они погибли в войнах и социальных катаклизмах. И так недавно все это было, что я помню еще их имена. Слишком мало времени прошло, чтобы я мог судить беспристрастно».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});