Земля, может быть, и святая, но место было страшное, и Елизавета боялась идти туда. На глаза ей навернулись слезы, она вся сжалась и жалобно захныкала от одной мысли об этом.
– Ш-ш-ш, – шикнула мать и крепче сжала руку дочери.
Елизавета была слишком напугана, чтобы прислушаться к ней.
– Но зачем мы идем туда, миледи? Мы не сделали ничего дурного. Мы не воровки.
– Бесси, тише. Скоро я вам все объясню.
На плечо Елизаветы легла чья-то рука. Она подняла глаза и увидела улыбавшуюся ей бабушку.
– Господь бережет нас, дитя, – сказала та. – Он распорядится, как лучше.
Но вот они уже рядом с крепкой дубовой дверью. Елизавета задрожала и увидела, что мать немного замялась, а потом взяла железный дверной молоток и постучала.
Прошло, казалось, очень много времени, прежде чем какой-то монах открыл дверь.
– Господь да пребудет с вами, сестры мои. Кого вы ищете?
– Увы, братец, – отозвалась мать, – мы здесь не как гости. Мы пришли просить убежища.
Последовала пауза, монах молча взирал на них.
– Вы должники? Не могу представить, чтобы такие благообразные леди были виновны в каких-то преступлениях. И к тому же с вами дети, мы не принимаем…
– Я – ваша королева, – ледяным голосом проговорила мать с таким видом, который заставлял умолкнуть большинство людей, – и мы с детьми находимся в опасности. Король покинул королевство, а милорд Уорик и герцог Кларенс идут на Лондон. Прошу вас дать нам убежище.
Елизавета слушала в смятении. Отец покинул королевство? И почему им нужно бежать от ее крестного отца Уорика и дяди Кларенса? Она смутно понимала: в семье происходят какие-то неурядицы, и знала, что мать ненавидит обоих этих мужчин, но понятия не имела почему.
– Ее милости скоро рожать, – встряла бабушка.
– Прошу вас, входите и садитесь, а я пока приведу отца настоятеля, – нервно буркнул монах.
Когда они вошли в здание, Елизавета огляделась, боясь, как бы из темноты не появились нашедшие здесь убежище преступники, однако, к ее облегчению, в огромном, похожем на церковь пространстве почти никого не было. Только две спящие фигуры, завернутые в накидки, лежали на соломе в дальнем конце.
Переступив через порог, мать сразу опустилась на скамью. Выдержка изменила ей, на щеках блестели слезы.
– Можно ли поверить, что это происходит наяву, – прошептала она.
– Не плачьте, миледи, – взмолилась Елизавета.
Бабушка прижала потрясенную королеву к груди, а трехлетняя Мария заревела. Леди Бернерс склонилась к малышке и стала утешать ее, держа на согнутой в локте руке хнычущую Сесилию.
– Вам нужно уходить, леди Бернерс, – сказала королева, подавляя минутную слабость и забирая у нее ребенка. – Вы им не нужны.
– Но дети, мадам, – возразила гувернантка, а Елизавета и Мария, обе в слезах, прижались к ее юбкам и заверещали:
– Не оставляйте нас!
– Это приказ, – отрезала королева. – Я не допущу, чтобы вы сидели здесь с нами взаперти, когда в этом нет нужды. С мистресс Джейкс дело другое. – Она взглянула на кормилицу. – Ее я не могу отпустить. Как только ситуация улучшится, я пошлю за вами. Тише, дети! С вами будем я и бабушка Риверс, мы позаботимся о вас, а леди Бернерс вы скоро увидите.
– Как будет угодно вашей милости, – ответила леди Бернерс, но Елизавета видела, что ей не хочется уходить. – Я найду гостиницу, а завтра пойду в Виндзор, надеюсь, мой супруг все еще остается констеблем замка.
– Да хранит вас Господь, – сказала королева. – Помолитесь за нас!
Елизавета с ужасом смотрела, как уходит ее любимая наставница. Потом она увидела монаха, который возвращался вместе со знакомой фигурой аббата Миллинга, полного джентльмена в простой черной рясе, с добрым и круглым как луна лицом под тонзурой. Девочка встречалась с ним несколько раз, когда посещала Вестминстерское аббатство.
– Ваша милость, печально видеть вас здесь, – приветствовал мать аббат, потянулся к ней и пожал ее руки. – Времена настали нелегкие, если безупречной королеве Англии приходится искать убежища вместе с преступниками.
– Отец настоятель, вы еще услышите новости, – сказала королева, склоняя голову для благословения. – В этом мире мы пожинаем то, что сеем. Я не замечала угрозы, которая смотрела мне в лицо. А теперь вместе с этими невинными малютками должна расплачиваться за это.
– Печально, когда сила владычествует над правом, – заметил аббат. – Вы не толкали Уорика и Кларенса на измену.
– Нет, но я невольно дала им основания. – Елизавета не поняла, что имеет в виду мать, а королева продолжила: – Отец настоятель, вы позволите мне записать себя в качестве женщины, нашедшей убежище в святилище? Если бы не дети, которых нужно спасать, я бы не пришла сюда.
– Мадам, – ответил аббат, – вы, конечно, можете просить убежища, и брат Томас внесет в книгу ваши имена. Но я и слышать не хочу о том, чтобы вы оставались здесь вместе с ворами и убийцами. Я настаиваю: вы все должны остановиться в Чейнигейтсе, моем собственном доме, и быть моими гостями.
– Я никогда не смогу отблагодарить вас, отец.
На глазах матери блеснули слезы облегчения. Она робко взяла за руку Марию, и они все пошли вслед за аббатом обратно в монастырь. Он провел их через западные ворота и повернул к крытым галереям. Под арочным проходом открыл дверь и стал подниматься по крутой лестнице к прекрасному дому, где пахло благовониями и воском.
– Ваша милость, вы займете три мои лучшие комнаты, – сказал аббат матери. – Постели готовы, и я пришлю к вам слуг с полотенцами и всем необходимым для вашего удобства. Если вам понадобится что-нибудь еще, скажите им.
Когда Елизавета увидела отведенные им комнаты, ей стало значительно лучше. Аббат был князем Церкви и жил соответственно. Ей и сестрам предстояло разместиться в роскошной спальне, где стояла огромная кровать под балдахином и две низкие с соломенными тюфяками, все они были застланы отбеленными простынями и бархатными покрывалами. Аббат Миллинг сказал им, что большую комнату называют Иерусалимской палатой. Там висели дорогие гобелены, и она выглядела почти так же великолепно, как парадные апартаменты в Вестминстере. Здесь будут главные покои матери. Бабушке достался