Это было ясно всем, кроме самой Карлы, которая упорствовала: Минди завистливая грязная сучка, которая никогда не допустила бы в свою группу действительно спортивную девушку.
Было и еще кое-что, из-за чего Карла устроила свое представление, но это уже касалось всех: и ее самой, и Алекса, и Томми, всей их тройки, дружной еще со времен сопливых носов.
– Томми, я серьезно, – сказала Карла. – На тебя вся надежда: нам нужно хорошее интервью. Ты умеешь уговаривать людей, ты хорошо пишешь. Из нас троих, ты, пожалуй, единственный, у кого настоящий талант журналиста.
– Эй, – сказал Алекс.
Карла только отмахнулась.
– Алекс, твои рассказы нравятся всем подряд. Подумай ты над этим хоть немного.
– Что в этом плохого?
– А ты подумай.
Алекс сел, покачал головой, словно статуэтка буддийского божка:
– Меня просят написать слезливое, я пишу – все плачут, меня просят написать веселое, я пишу – все смеются. Это профессионализм, детка. Профессионализм, а не попытка угодить всем и каждому. Советую тебе перейти на тот же уровень, иначе ты со своими «кубиками» так и застрянешь в этом городишке и в лучшем случае будешь фотографировать матчи местной футбольной команды для паршивой спортивной газетенки, а в худшем – сраные подгузники пятерых своих детишек.
Карла вскочила и ткнула указательным пальцем в лоб Алексу: словно ствол приставила.
– Па-аршивый ублюдок!..
– Ладно, – торопливо сказал Томми. – Вы тут продолжайте, а мне пора на тренировку.
Он ничуть не беспокоился за ссору друзей, потому что знал, чем она закончится: Карла достанет пачку сигарет, и они молча будут курить. Она – красиво обхватывая фильтр полными губами, Алекс – чуть слышно покашливая.
По дороге Томми попался кадр из тех, что Карла называла «кубиками жизни» – парень у автобусной остановки опасливо крошил налетевшим голубям булку из полиэтиленового пакетика. Вокруг парня собралось множество вспархивающих птиц, а он приседал и пытался приманить их поближе, держа вытянутой ладонь с крошками. Голуби терпеливо ждали в сторонке и с рук клевать не желали, но и парень упорствовал.
Так он, пожалуй, пропустит свой автобус.
Получился бы неплохой кадр, подумал Томми, запрыгивая в открывшиеся механические двери. А вот еще один… У окошка дремлет девушка в толстом шарфе, раз пять обмотанном вокруг шеи. На ее щеках красные пятна, кончик шарфа лежит на полу. Сейчас жарко, и девушка явно больна. Куда она едет, сонная, напичканная аспирином?
Томми сел рядом с ней и ощутил слабый запах пота – такой бывает, когда долго мечешься в бреду под толстыми одеялами, а мать все подносит и подносит обжигающий чай.
Автобус мягко тряхнуло на повороте. Томми глянул в окно и увидел белые оградки парка. За ними длинная череда пиццерий и прочих заведений, где можно всегда наскоро перехватить что-нибудь. Заведения, которые никогда не посещала Минди и ее подружки из группы поддержки. Карла в последнее время тоже отказывается от таких перекусов, сидит и цедит свежевыжатые соки. Особенно отвратительны – овощные. Томми пробовал пару раз, хватал губами трубочку из стакана Карлы, и оба раза ему вспоминалось тошнотворное морковное пюре, которым мама любила угощать его в детстве. Витамины, витамины. Что может быть хуже.
Еще пара поворотов, и автобус остановится у школы.
Есть время подумать об интервью. У кого взять такое интервью, чтобы маленький городишко вдруг показался особенным, а не таким же, как сотни городишек штата?
И возможно ли это вообще?
Посещение дома престарелых отпадает, там, среди шамкающих ртов, орущего телевизора и запахов вареной тыквы, ничего полезного не найти. Половина старикашек не помнит ничего, вторая половина с упоением будет рассказывать, как чертов консервный завод не доплачивал им под Рождество.
Это не интервью. Это не бомба.
Учителя будут пытаться обратить внимание штата на проблемы с финансированием: опять сломался кулер и течет туалет на первом этаже. Прибавят что-то о том, сколько прекрасных людей выросло под их присмотром в этом… никчемном городишке.
Взять бы интервью у парня с голубями. Или у девчонки в шарфе.
Этим есть, что сказать. Они могут рассказать про то, что город этот, внешне совершенно благополучный, давно и прочно занимается консервацией не только вишни и персиков, но и мозгов. Что у каждого здесь серое вещество защищено в первую очередь жестяной банкой, а во вторую – черепушкой. О том, что мисс Аффлин, будучи еще школьницей, как-то выскочила пьяной и голой во двор своего дома и оттанцевала румбу, а теперь ей за тридцать, и ни один мужчина не сделал ей предложения, потому что мисс Аффлин – «распущенная девка, танцующая румбу голышом».
О том, что местному бездомному Грегу проезжий как-то кинул с барского плеча пятьсот долларов, и бедняга Грег пытался на эти деньги снять квартиру и устроиться на работу, но никто не сдал ему даже захудалой комнатушки, потому что Грег – это бездомный, так было всегда и так и должно быть.
О том, что школьный уборщик Стэнли – тихий придурок, по которому плачет психушка, уже не раз выбегал на дорогу и пытался лечь под автомобили, но его никогда не уволят и не отправят в больницу, потому что город чтит память его матушки, миссис Берн, известной благотворительницы. Сын такой женщины не может закончить свои дни в больнице, нет, нет, этого никто не позволит.
На Рождество Стэнли дарят сладости, а он ревет и размазывает слезы по небритым щекам.
О таких вещах может рассказать парень с остановки, девушка в шарфе, сам Томми, Алекс и Карла, и многие из тех, кому еще не исполнилось восемнадцати. После восемнадцати щелкает невидимое реле, и консервный завод начинает свою работу.
Некоторые сдаются куда раньше. Красотка Минди ненавидит все, что отличается по виду от куклы Барби, и уже рассуждает о том, как глупо поступил тот самый проезжий, что отвалил Грегу полштуки баксов. Она говорит, что лучше бы он отдал их на благотворительность.
Карла в безопасности, пока снимает свои «кубики жизни», а вот Алекс подает тревожные сигналы: ему нравится писать то, что нравится читать людям. Он составляет тексты для открыток, пишет в пару молодежных журнальчиков и для