Ознакомительный фрагмент
размечтался. Колбасы ей купил. Не палёной, настоящей, с мясокомбината. Шит!Я выхожу из общаги и бреду, куда глаза глядят. Выхожу на Островского и шагаю мимо Горсада, роддома и третьей городской. На улице светит солнце, лёгкий морозец пощипывает щёки. Прохожие спешат по своим делам, улыбаются, радуются солнечным лучам. Они, эти лучи, попадая на меня вызывают маленькие впрыски серотонина и я немного успокаиваюсь, вдыхаю холодный кислород и щурюсь на солнце.
Ноги несут меня на площадь Пушкина и доставляют к конечному пункту маршрута, дому Большака. Я поднимаюсь и звоню в дверь. Она открывается и Платоныч молча отступает пропуская меня вовнутрь.
— Простите, я без звонка, — говорю я.
— Я надеялся, что ты придёшь, — отвечает он. — Проходи.
— Это вам, — протягиваю я ему свёрток. — Не ваша, с мясокомбината. Говорят.
— Наша лучше, — усмехается он.
— С копытами-то? — поднимаю я бровь.
— Всё по ГОСТу, даже лучше, чем по ГОСТу. Ты не представляешь, что туда на мясокомбинате пихают. Мой товарищ там директором работает.
— А в «Макдональдсе» вонючий серый фарш обрабатывают аммиаком, чтобы он стал красивым и розовым, — говорю я.
— Вот капиталисты проклятые, травят народ. Есть хочешь?
— А что у вас? Можно вообще-то закусить, я без завтрака. Устрицы небось?
Он улыбается и качает головой.
— Пошли на кухню. Пельмени. Домашние. Будешь? Сейчас отварим. Выпить хочешь?
— Не пью я. Раньше выпил бы. Стакана два. Но теперь смотрю на это крайне негативно. Новая жизнь диктует новые правила.
Он усмехается.
Мы идём на кухню. Платоныч ставит на плиту кастрюлю с водой и вытаскивает из морозилки пельмени. А ещё достаёт из холодильника солёные огурцы кусочек сала и начатую бутылку водки. Он отрезает несколько кусочков чёрного хлеба и тоненьких, просвечивающих ломтиков сала. Делает маленькие бутербродики.
— Пока пельмени варятся, — говорит он и наливает себе рюмку.
Выпивает и заедает хлебом с салом.
— Бери, не стесняйся.
Я беру. Какое уж тут стеснение. Отличное сало, как я люблю… Вода закипает и Большак забрасывает пельмени и наливает ещё рюмку.
— Юрий Платонович, — говорю я. — Не пойму я, как вы-то среди этих рож оказались? Вам не противно с этими Игорёшами да товарищами Ефимами дела вести? Они же, честно говоря, довольно мерзкие твари. Если бы вы с Любой не были в их схеме, они бы поехали сегодня в холодные мрачные чертоги. Я ведь до вчерашнего вечера так и хотел поступить.
— И почему не поступил? — спрашивает он.
— Да потому что вы оказались Деточкиным, а я не оказался Ефремовым. Вы догадались, кстати, что это я на производство проник? В Атаманке.
— Догадался.
— И ничего не сказали? Почему? Хотели, чтоб я вас сдал? У самого сил остановиться нет, ждали, что я за вас всё решу?
— Может и так, — пожимает он плечами. — А может и не так. Расскажу когда-нибудь.
— Всемирный человек загадка, — усмехаюсь я. — Ну, и чего мне делать прикажете? Воровать вместе с вами? Увольняюсь я. Буду на ставках зарабатывать. Хотя это тоже не так просто. Наши-то выигрывают постоянно. Пока, по крайней мере.
— А что, потом перестанут?
— Потом перестанут.
— Почему?
— Потому что п*дец наступит. Благодаря таким как вы тоже, между прочим. И не в последнюю очередь.
— Рассказывай, — кивает он.
— Уверовали что ли? Или хотите посмотреть, насколько моя шиза далеко простирается?
— Неважно. Ты расскажи, а я послушаю.
— Давайте, сначала вы расскажете, как до жизни такой дошли.
— Да чего здесь рассказывать? Итак понятно. Есть возможность, есть единомышленники, есть полипы типа Ефима, гадкие, но необходимые. Вот и всё.
— Значит имеется цель? Для чего деньги-то? Их потратить, по большому счёту не на что. На дом в Крыму? Есть он у вас?
— Есть, — кивает он.
— А банки трёхлитровые с золотыми изделиями?
— Нет пока.
— Ну, и зачем? Хотите построить что-то или развалить? Хотите Союз разрушить?
Он молчит, только смотрит на меня.
— Плохая идея.
— Вообще, даже мысли такой не было. А почему плохая?
— Потому что я видел, что из этого вышло. Крупнейшая геополитическая катастрофа двадцатого века, по официальной версии.
— И тебя что, прислали всё исправить?
— Ага, как терминатора. Аста ла виста, бэби. И ещё айл би бэк. Никто меня не присылал. Я не знаю как здесь оказался. Попал под машину, а здесь очнулся, вывернувшись из-под машины. Вот и вся история. Там я подполковник полиции пятидесяти лет отроду, а здесь ученик десятого класса.
— Полиции?
— Да, милицию переименовали в одиннадцатом году.
— В две тысячи одиннадцатом? А почему?
— Да, делать нехер было, вот и прикалывались. Испанский стыд, короче.
— Хм… Ну и как вы там живёте? Видеосвязь создали?
— У каждого ребёнка есть мобильный телефон. Вот такой плоский брусок, — я показываю размер пальцами. — Одна сторона это экран. Это мощный компьютер. Можно звонить, разговаривать, как по обычному телефону откуда угодно. Можно видеть того, с кем разговариваешь. Можно фотографировать, снимать видео, пользоваться картами, заказывать билеты, такси, делать покупки, читать книги, смотреть кино, получать любую информацию из всемирной сети. Дохрена чего можно. Все эти мобильные телефоны делает знаете кто? Для всего мира.
— СССР вряд ли. Америка?
— В Америке его придумали, но делают в Китае. Сейчас вообще всё в Китае делают. Не всё, конечно, но многое.
— А у нас?
— А у нас бабки пилят в основном. Как начали с девяностых, так и пилят. А ещё золотому тельцу поклоняются. Что лучше, кодекс коммуниста или золотой телец?
Платоныч пожимает плечами.
— А я так скажу, кодекс лучше. Он человеку нравственные ориентиры даёт, а для тельца человек корм.
— То есть что, капитализм что ли?
— Ага, капитализм. И далеко не самый лучший. То есть строй поменялся, а простому человеку хорошо не стало. Мягко говоря. И, кстати, вместо Союза сейчас пятнадцать независимых государств. И везде нас не любят, спасибо дедушке Ленину и его национальной политике. Я вот гражданин Российской Федерации. Догадайся, как глава государства называется.
— Не знаю. Как?
— Президент. А парламент — это Дума, как при царе батюшке. Лучше бы кого-нибудь из рода Рюриков на трон посадили, честное слово.
— А