по полям снова ходит палач:
то война, то беда, то горе —
для всего государства неволя!
Что ж ты, трава, не плачешь:
спишь иль ничего не значат
для тебя людские покосы?
Тебе наши слёзы — что росы.
Бабы:
Мужик мрёт, а полюшку всё привольно,
ведь когда крестьянину больно,
полю чистому не накладно:
лишь бы к осени не сгореть и ладно!
Опять поле:
Завали меня, зимушка, снегом покрепче,
мне и спать одной будет полегче.
А под кем бы ты, Русь, ни лежала,
тому всегда будет мало
и полей, и хлебов и горя!
Вот такая История.
Дурная кобыла, дурные и мы
— Куда ты, кобыла?
— За счастьем ходила!
— Счастье нашла?
— Не нашла, но блудила
в лесу дремучем:
всяких барьеров круче
снега лежали.
И я не бежала,
а как-то странно передвигалась —
мне и миля не давалась.
— Для дурной кобылы
и снег в лесу — удила!
Зачем тебе счастье, дура?
— Для фигу, для фигу, для фигуры.
— А зачем же ты в лес попёрлась?
— Да дома всё как-то притёрлось.
— Отчего ж не по тропке, а в чащу?
— Где дорога, там воз и обрящешь.
Эх, достало всё, братцы!
Воля вольная, здрасьте.
— Ну здравствуй, волюшка,
и нам на горюшко.
Мы ведь тоже не скачем,
а царь нагрузит, так плачем,
но тянем-потянем лямку.
Ты права, надо в снег иль на санки!
Перед свадьбой
Мать по-матерному ругалась.
Смеркалось.
А отец господином сидит,
как будто и дел ему нет,
что донька уже большая.
Вся родня провожает
замуж.
Пора уж!
Коса-краса, печь побелёна.
Настасья влюблённа
в соседа Васютку,
он тута.
— А ну пошёл! — семья отгоняет,
пущай не узнает
како на невесте платье.
Атласное. Не порвать бы!
Суета, маета, бормотуха.
— На здоровье, девчуха! —
пьёт родной дядька.
А платье
самое расшитое
и сердце у нас молодое.
Впереди дом и семеро дочек.
Не хочешь?
Не хочет, видно и тятя
тебя отдавати
в жизнь замужню.
А что делать-то? Нужно!
Казачья вольная
Казачок, казачок
посмотрел на мой бочок
и сказал: «Беда моя,
будешь ты моя жена!»
Казачок, казачок —
бедный, мелкий мужичок,
не простила я ему
«беду мою», а посему
топнула я ножкой,
брякнула серёжкой:
— Не буду я твоей женой,
коль ты весь не такой:
ни хорош, ни пригож
и на чёрта похож! —
развернулась и ушла.
А родня меня нашла
в его же хате да разуту.
Нет, любить я вас не буду,
дорогая родня,
коль вы ищите меня!
Ай, курлы, курлы, курлы,
любы были казаки
курам да казачкам.
А я пузо спрячу,
не смотрите вы туда:
не сглазьте, люди, казака!
Старый башмачник
Что молчишь ты, старый башмачник,
рассказывай, как «башмаки пилят»
короли и все те, кто там были,
они про тебя забыли,
а тебе до них нет и дела.
И я вроде хотела,
да не помню чего:
что-то я не успела,
видимо, подлатать башмачок.
Да конечно, башмачник,
я всё понимаю уже:
тот кто молчит, тот знает
сколько «гвоздей в башмаках»
у трудового народа!
Так куй свои лапти, башмачник,
а я подкую стишок.
Ведь короли мордастые
хотят и хотят ещё
молчаливых башмачников скорбных,
сильной боли в моей спине,
снов людей очень горьких
и в их башмаках камней!
Обида и хоровод
Нас войнами обидели,
нам дали три рубля
на храмы и обители.
Обида не прошла.
Не прошло мировое горе,
не прошло и «голым по полю»,
не прошла покосевшая хата.
Не ушли мужики в заплатах,
а сели и ждут чего-то:
когда кончатся все заботы
или войны сгинут с планеты
да детям раздарят конфеты.
И закружится хоровод
весёлый такой и соврёт:
«Всё хорошо, ребята
красивые стоят хаты,
но голым по полю не нужно!»
А мы подпоём ему дружно:
— Нет, нас никто не обидел,
потому как никто и не видел
слёз из глаз наших красных.
Тебе не люб хоровод? Напрасно!
Российские поля
А российские поля,
говорят, сошли с ума:
покатились стога,
докатились до гумна,
встали колом и стоят,
вкатываться не хотят.
Мы нагоним на них
престрашнейший дедов чих:
чих, чих, чих, чих!
Поплюём ещё на них
и поставим в угол.
Ну где вы там, ворюги?
А ворюги как придут,
мы уж будем тут как тут:
их в мешок и на кол!
Бабы будут плакать,
плакать, плакать, горевать,
сено во поле сажать:
— Ты расти, подрастай
наш сумасшедший урожай!
Золотые дали
Золотые, безбрежные дали,
мы таких никогда не встречали.
Мы их никогда и не встретим,
но в блокноте ручкой отметим:
мы тут не бывали и тут,
а здесь нас вовсе не ждут.
Ну и ладно, к чему нам дали,
что мы в них не видали?
Если заду тепло на печке,
а за окном скворечник,
да на лавочке бабки
и у каждой по хатке.
Ну чего ещё в жизни надо?
Кричим хором:
— Большую зарплату!
А у нас всё в порядке
Если родина пьёт и рыдает —
это ещё не беда,
потому как нас окружают
леса, поля и луга!
Хуже, когда родины нету
или родина — зыбь и пески.
А у нас всё в порядке:
море, реки, озёра, тиски.
Мужики и бабы
Маменькины дочки, тазы и заварка
Говорила мне маменька:
«Не ходи к мужикам чужим баиньки,
ведь водкой они угощают,
а тебе, доня, надобно чаю.
До чая я жутко охоча,
ходи до маменьки, доча!»
Так и ходила я к маменьке
чай пить и домой шла, тазики
с водой по утрам выносила:
крыша капала — мужика просила.
Закончилось наше лето:
ни одно, ни второе, ни третье,
сорок третье закончилось, значит.
Крыша моя всё плачет.
Мать, как дура, хохочет,
ещё чаю, видимо, хочет.
Валерьянку я в чай подливаю:
по другому как выжить — не знаю.
— Ну и дура твоя мамаша! —
говорит мне соседка Глаша
и зовёт к себе в гости,
потому как намерена бросить
чай гонять с кренделями
да воду носить тазами.
Вот и сидим мы с соседкой:
пьём чай, но уж дюже крепкий.
А крыша, тазы и заварка
поедом нас съедают: «Не жалко!»
Бабью дурь я не отдам
Ах, какая я хорошая была:
на работе, в поле, дома — всё сама!
Настирала,