Драко не был первым и не был последним погибшим, но он являлся именно тем, кто значил все. Раньше Грейнджер рассмеялась бы от собственных мыслей, уверенная, что ее судьба никогда не перекликнется с бывшим школьным врагом, но война стерла старые ярлыки и перманентом нарисовала новые. Бывший Пожиратель, которому больше нечего было терять, и бесстрашный боец Ордена, для которого мир посерел, а люди в нем выцвели. Прошло едва ли полгода с его смерти, он буквально не дождался пары недель до победы, которую Гермиона так и не ощутила душой. «Победы» — для кого и ради кого, если почти никого не осталось? Революции и войны ведут молодые романтики, идеалисты с большой буквы, считающие себя настоящей опорной силой. Возможно, это и так, но только плоды пожинали циники, держащиеся от всего в стороне, прожившие смутные годы почти или вовсе без потерь. Гермиона относилась к первым, она это давно поняла — еще тогда, когда Гарри озвучил ей недоработанный план по борьбе с Волдемортом на шестом курсе, убедилась, когда Малфой развернул карту, украденную у ПСов, возненавидела, затыкая неистово кровоточащую рану Блейза, стараясь всунуть его желудок обратно в тело.
Война отняла у нее все, а то, что оставила, больше не имело ценности. Свобода. Для чего она, если ты сидишь взаперти, сражаясь с посттравматическими паническими атаками? Авторитет, положение, деньги — все это мусор, когда не заживают невидимые крошечные порезы, как от бумаги, по всей душе, а некогда любимые родители кажутся чужаками с прилипшими розовыми линзами к глазам.
Война уничтожила Гермиону Грейнджер, не давая шанса на перерождение. Но она все равно будет пытаться — так хотели бы все, так она и поступит.
Она окинула взглядом горизонт, за которым виднелась глухая пустота, — бескрайняя звездная река душ и мрак, словно следящий за каждым порывистым вдохом Грейнджер. Она не знала, как долго ей еще плыть и сколько времени уже находилась в лодке, но, учитывая, как чесалась рука, конец пути приближался. Гермиона закатала рукав тонкой черной кофты, как и писалось в старых книгах на древнем испанском языке: при попадании в загробный мир от плеча к кончикам пальцев начала струиться узорчатая татуировка из шипов роз — очередного символа смерти. Судя по пока еще чистому предплечью, у Гермионы в запасе было несколько часов, чтобы отыскать Драко и вернуться к лодке, пока та не исчезнет, закрывая проход к живым навсегда.
Она просидела под холодным отрезвляющим душем множество ночей, давя ядовитые слезы и боясь темноты, ведь где темнота — там появлялась и черная метка, влекущая за собой очередные бессмысленные смерти. И пусть война закончилась — тошнотворный ужас и крики в голове остались. Гермионе потребовались месяцы, чтобы более или менее прийти в себя, привыкнуть, что постель с левой стороны всегда будет холодной, что сахар отсыревает, потому что нет больше того, кто сыпал три ложки в чай, а его рубашки теперь не пахнут бурбоном и черной смородиной. Ей потребовались месяцы, чтобы понять — стоит отпустить. И тогда она принялась искать шанс поговорить с ним, но все ограничивалось пустословными байками и легендами, упоминающими выцарапывание рун на деревянному полу, пока Невилл не принес ей записи о традициях индейцев майя и ацтеков, которые приносили дары богине Миктлансиуатль — существу и верхнего, и нижнего мира. Это подтолкнуло Гермиону углубиться в историю подношения богам, выказывания им благодарности и того, как те даровали возможность увидеться с покойными близкими. Бесконечные часы во всевозможных библиотеках будто вернули Гермиону в чувства, знания вновь стали ее опиумом и антидотом депрессии и одиночества.
Однажды, поздним вечером сидя в закрытой магловской библиотеке, она наконец перевела текст, приведший ее в Мексику, где, согласно учениям некромантии, которые начались еще задолго до того, как появились первые маги стихий, был образован наиболее тонкий покров, разделяющий миры живых и мертвых. На тех же страницах аккуратными буквами значилось заклинание, открывающее портал в загробный мир или, как его называли жители деревень, мир падших звезд, который можно было посетить лишь один раз в году, в День Всех Святых, с одного из кладбищ, где чтится праздник смерти.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Книжный червь.
— Отстань, Драко, — прозвучало в тишине бесконечной реки.
Это ты разговариваешь со мной, а не я с тобой, ведь я лишь плод твоего воображения.
— Именно поэтому я и обязана тебя найти сегодня ночью, — она шумно выдохнула, потирая переносицу, и почувствовала, как лодка ускорилась, отчего Гермиона завалилась на спину, теряя равновесие.
Желаешь вычеркнуть меня из своей жизни? — дурацкая усмешка.
— Кто еще из нас большая зануда? — тихо прорычала Гермиона и закатила глаза, пытаясь приподняться на руках, но вновь повалилась — лодка дрогнула, чуть не треснув, врезавшись во что-то.
— Ты, конечно.
Мир замер.
У Гермионы закружилась голова, вдруг затошнило и при этом захотелось кричать, срывая голос. Она боялась пошевелиться, боялась открыть глаза и не обнаружить никого и ничего, словно ее искалеченный мозг опять забывался в собственной лжи, представляя, что Драко еще жив, что она не видела, как его платиновые волосы окрасились кровью, как помутнели радужки цвета жидкого серебра и как острые камни порвали черный плащ.
Но здесь и сейчас его голос звучал так до дрожи правдоподобно, обволакивающе знакомо и слишком близко.
— Ты с самого начала планировала валяться на дне лодки или тут какой-то иной подтекст? Не буду спорить, за год я мог отстать от современных тенденций, возможно, сейчас так все делают — прячутся, когда с ними разговаривают.
Гермиона медленно села и нехотя раскрыла глаза, утыкаясь взором в ироничную насмешку. Воздух разом покинул застывшие легкие, а волосы на затылке зашевелились, пуская пробирающий до костей озноб по всему телу.
Засунув руки в карманы белых брюк, Драко Малфой и правда стоял на деревянной пристани, по ее краям располагались разноцветные фонари, вокруг которых ютились желтые светлячки. Откуда он знал, что встретит ее здесь, как почувствовал?.. Гермиона до крови закусила и так побледневшую губу, не в силах моргнуть, опасаясь, что ей снова мерещится, что ее воображение обезумело под опиумом, который она иногда принимала, чтобы уснуть, и издевается над ней.
— Мне отсюда слышно, как ты думаешь. И почему-то у меня такое ощущение, что я должен ответить тебе, что все взаправду, пока тебя не хватил обморок. Я прав, дорогая Гермиона?
Хрип вырвался из ее груди, опережая поток ледяных слез, царапающих бледные щеки. Эта интонация. Так говорил только он. Она подскочила, перепрыгивая через край лодки, и в следующее мгновение чуть не повалила Драко на деревянный помост. Ее руки сомкнулись на его шее, а тело прижалось к нему так близко и сильно, что лишь от одной мысли, что она вновь может это сделать, хотелось плакать, ведь сердце не выдерживало бешеного стука.
Запах черной смородины, бурбона и… кедра. Да. Был третий аромат, о котором она забыла, Драко пах еще и кедром. Гермиона почувствовала, как он медленно вынул руки из карманов брюк и немного неуверенно коснулся ее спины, но всего через секунду трепетно и крепко обнял, придвигая еще ближе, зарываясь носом в густые каштановые волосы.
— Скажи, что это правда, — растянутая в гласных мука заставила Гермиону вздрогнуть, оторвать лицо от еще более бледной, чем при жизни, шеи Малфоя и заглянуть в его встревоженные серые глаза. Теперь она заметила, что рядом с голубизной усмешки, которую видела из лодки, царапались графитовые искры тревоги и надежды.
Она провела кончиком большого пальца по его щеке. Казалось, по его ледяной коже была рассыпана звездная крошка, он словно слегка светился. А на трепещущих ресницах цвели аккуратные узоры инея, которые так красиво обрамляли его вымученный взгляд, что слезы продолжали жечь Гермиону.
Больше всего на свете она хотела сказать такое простое «да», но на деле уже не смела доверять своим травмированным органам чувств, все могло обернуться очередным сном, а точнее, кошмаром. Не просто так говорят, что неумение и нежелание принять потерю человека — одна из форм тяжелого безумия, но только это же и являлось единственным способом жить дальше.