— Как-то у тебя все просто выходит.
— А что усложнять? Жизнь не так проста, как кажется, она гораздо проще!
— Хорошо сказано. Я запомню… Что ж, поезжай, — сомнения в голове Романова никуда не исчезли. Мы с ним долго беседовали в тот день, обсуждая различные нюансы. А под конец снова сыграли в шахматы.
— Я не могу сказать, сколько денег сумела сэкономить Россия благодаря твоим советам. Но твой вклад оказался весьма велик. За один лишь телефон вам с фон Барановым можно смело давать графское достоинство, — отметил цесаревич. — Но подарок тебе я хочу преподнести от себя, от души. Возьми, пригодится, — и он вручил мне золотой портсигар. — Он хорошо будет сочетаться с твоим брегетом.
— Спасибо, — я не стал отказываться и говорить, что недостоин ничего подобного. Достоин, и еще как. Хотя, наверное, за минувшее время мне можно было сделать и больше.
— Возможно, если император не станет возражать, то и я через год доберусь до Ташкента, — поделился планами мой друг.
— Приезжай, конечно. Ты же должен знать, как живут твои Азиатские подданные.
Мы с Архипом сели на поезд. Хмелёв забронировал для меня место в 1-м классе, и за билет я не платил. В Москве провел последнюю неделю из положенного отпуска. А затем отправился на восток, по уже известному маршруту — Саратов-Уральск-Оренбург. Жаль только, что «чугунку» в том направлении только начинали строить.
Оренбургские степи занесло снегом, ударили морозы. Казалось, мы никуда не едем, а стоим на месте, так вокруг все было однообразно и скучно. Простывшие верблюды кашляли, киргизы напевали свои заунывные песни, поземка заносила дорогу, а по ночам выли волки. Правда, путники на тракте стали встречаться чаще.
Кутаясь в медвежью шкуру, я думал о Кате, о своей жизни, друзьях, гусарах Смерти и о будущем. Что готовила мне судьба? Да и моя способность… Почему я использую ее так редко? Может, имеет смысл попытаться хоть кого-то сделать чуть лучше, внушив мысли о совести, честности, сострадании? Ответа я не знал, но что-то подсказывало, что нельзя без весомого повода влезать в чужие судьбы. Человек имеет право на свободу воли. В том числе он имеет право совершать ошибки и набивать себе шишки. И я окончательно для себя решил, что воздействовать на людей буду лишь в самых крайних, можно сказать, критических, моментах. Или тогда, когда от влиятельного человека зависит судьба других или благо страны.
До Ташкента добрались в конце февраля. Высадились на почтовой станции. Отдав распоряжение насчет багажа, я взял извозчика и проехал по городу. Снегирев сидел рядом с кучером.
За минувшие два с половиной года Ташкент изменился. Генерал-губернатор Кауфман показал себя талантливым администратором. Появились новые здания и целые кварталы, на улицах стало немного чище и спокойней. По крайней мере, так мне показалось. На встречу попадались не только мусульмане и евреи, но и люди в европейских костюмах и русской одежде. Раньше их было меньше. Вечерело, на город опускались сумерки. Несмотря на зимний месяц, в воздухе уже чувствовалось приближение весны.
Там, где раньше стояла временная казарма Александрийских гусар, теперь возвышалось основательное кирпичное здание.
— Ваше благородие, с возвращением! — первым меня приветствовал вахмистр Нерон Давыдович. Он и еще несколько гусар как раз откуда-то возвращались. Судя по их красным лицам и чистой одежде, они посещали баню.
— Рады вас видеть, ваше благородие! Как добрались? — послышались многочисленные голоса.
— Козлов! Петрушин! Агафонов! — обрадовался я старым товарищам. — Как вам служится, люди*?
— Согласно должности, я в полном порядке, да и остальным грех жаловаться, — солидно и неспешно ответил Цезарь. — А что, ваше благородие, вы снова разведывательным отделением будете командовать? Хорошо, чтобы так оно и было. Мы с вами где хошь готовы воевать!
— Посмотрим. А что офицеры? — спросил я.
— Так это, недавно ведь открыли новый офицерский клуб. Значится, все господа там, — быстро ответил Петрушин. Он всегда ловко соображал, и в бою, и в разговорах.
— Ясно. Что ж, ребята, повезло вам, первых я вас встретил. Вот, возьмите, выпейте за моё здоровье, — я дал Козлову три рубля.
— Премного благодарен, храни вас Бог! — вахмистр расплылся в улыбке, от чего его разбойничья рожа приобрела какое-то непонятное, одновременно добродушное и суровое, выражение. Его товарищи хором выразили свое полное удовлетворение.
Дежурный, им оказался молодой корнет Юлианов, которого раньше видеть мне не доводилось, подтвердил, что все офицеры в клубе. Туда я и направился. Со мной, чтобы показать дорогу, корнет отправил одного из гусар. Снегирев остался в казарме.
В Азии темнело быстро. По улицам мы пробирались чуть ли не ощупью. С ближайшего минарета слышался протяжный азан — призыв муэдзина к вечерней молитве.
Клуб так же был новый, построенный «глаголем» — так тогда называли форму, схожую с буквой «Г». В окнах уютно горел свет. У коновязи виднелись силуэты четырех лошадей, в стороне стояла повозка.
— Мишель! — первый меня заметил Некрасов, едва я переступил порог и оказался в общем зале. Офицеры лишь начали собираться. Это было легко определить. К полуночи в любом офицерском клубе любого города обычно так накурено, что табачные волны напоминали кисейные занавески. А сейчас воздух казался относительно свежим. У буфетной стойки стояли два чисто одетых денщика и несколько нанятых официантов. Блестело стекло фужеров и рюмок. Внушительный, на ведро, самовар, начистили до зеркального блеска. Смех и гул голосов заглушал все прочие звуки. Доносились запахи одеколона, жареного мяса и вина. — Мишель приехал, чертяка ты наш героический! Как же я рад тебя видеть!
Некрасов подлетел и сгреб меня в объятья. Самохвалов схватил за руку и с жаром принялся её трясти. Эрнест Костенко широко улыбался. Подходили друзья, товарищи, другие офицеры. Поднялась кутерьма, а Тельнов первым делом сунул мне рюмку с водкой.
— Выпей с дороги и скажи тост, Миша! — велел он.
Я оглядел собравшихся. На меня смотрело три десятка глаз, не считая нижних чинов и лакеев. На многих лицах читалась дружба и симпатия, кто-то смотрел с любопытством, а новички пока еще не определились, как им со мной вести. И даже «кислая» физиономия Льва Горлова казалась не такой уж противной.
— Мы, гусары, существа ранимые, кривоногие и прямоходящие! Так давайте сами за себя и выпьем! И за наш великолепный полк! За Бессмертных гусар! За Кара Улюм!
— Ура! — послышался рев, от которого задрожали стекла.
— А как там поживает поручик Ржевский? — закричал Самохвалов.
— Лучше всех! Стал недавно полковником, но так увлекся празднованием, что под утро вновь очнулся поручиком. О нем после, господа.
Первым делом я нашел полковника Оффенберга и доложил о приезде.
— Весьма рад твоему возвращению. Весьма! — сказал барон, пожимая мне руку. — Отдыхай, ешь, пей. Завтра я приму твой официальный рапорт.
Мне всегда нравилось, что у нас нет ненужной бюрократии и формализма. Подобное отношение импонировало мне с первых дней, со времен покойного ныне полковника Дики. Боевое братство, честь и доблесть превыше всего. Все остальное — ерунда.
Здание офицерского собрания выглядело чистым и ухоженным не только снаружи, но и изнутри. Здесь имелись комнаты для игры в карты, бильярдная, буфет, зал для танцев, гостевые номера для приезжающих офицеров и гостей полка, общая столовая, дамские будуары для офицерских жен, где те имели возможность переодеться и попудрить носики.
Экскурсию проводил Некрасов, радостно повисший на моем плече. В свободной руке он держал бокал с портвейном.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})— У, Мишель, новостей целая гора! Тельнов женился, князь Ухтомский женился, Седов женился, Колычев женился. Прямо эпидемия какая-то! Зато у нас теперь великолепное собрание. Ершов привез в Ташкент маменьку и младшую сестру, прочие ограничились супругами. У нас ныне весело, дамы собираются по пятничным и субботним вечерам. Днем музицируем, выбираемся на природу, чистим ногти и бреемся, — он захохотал и отхлебнул портвейна. Он попал ему не в то горло. Друг принялся кашлять, сопеть и хрипеть, а от напряжения на глазах у него выступили слезы.