Потянулись долгие минуты ожидания. Где-то через четверть часа снова пришла эсэмэска, не оставившая никаких сомнений в том, что Силантьев направляется в свой загородный дом, и ждать его осталось совсем недолго. Вот только в темной кладовке это «недолго» превратилось в «бесконечно», и когда тихо скрипнула дверь черного хода, Андрей вздрогнул от неожиданности.
В кухню вошел Силантьев, Андрей видел его сквозь узкую щель. Видел и в глубине души мечтал о том, что Силантьев его тоже заметит и не придется отсиживаться, как крыса в темноте, а можно будет с чистой совестью напасть, врезать по холеной морде, а потом сразу под дых. Но Силантьев не заметил ничего подозрительного, а здравый смысл взял-таки верх над теми чувствами, которые Сема назвал душевными порывами. Уже только одно то, что Силантьев вошел через черный ход. Это говорило о многом, делало Семину версию правильной и работоспособной. Андрею оставалось только ждать и молиться, что с Катей и ребенком все будет хорошо. Сема обещал, а он профессионал, вот только на душе от этого легче не становилось. А потом Андрей услышал голоса – Силантьева и Кати. В затаившемся доме голоса звучали отчетливо и громко, он даже мог разобрать почти каждое слово…
Внутри, там, где у нормального человека находится сердце, у него все клокотало, вскипало и лопалось, оставляя на губах соленый вкус крови. Силантьев говорил, и с каждым сказанным словом становилось все больнее, все солонее и горше. А еще все страшнее…
Его беременная жена сейчас рядом с убийцей. Она вынуждена слушать жуткие признания и угрозы. Она боится, потому что думает, что осталась совсем одна, что никто ее не защитит. А он, ее муж, в это время отсиживается в кладовке среди солений и варений, как распоследний трус, ждет, что Сема решит за него все проблемы.
Семин план был хорош и продуман, вот только он, Андрей Лиховцев, просто физически не мог оставаться в стороне. Чтобы двигаться бесшумно, он снял куртку, ботинки и даже носки, постоял посреди кухни, успокаивая мысли и дыхание. И только успокоившись, почти успокоившись, медленно двинулся вперед.
Сема стоял в коридоре, прижавшись широкой спиной к стене, почти слившись с ней. На Андрея он глянул хмуро, но без особого удивления. Лучший друг знал Лиховцева как облупленного.
А Силантьев все говорил, все рассказывал и, кажется, упивался своим рассказом. Катин голос звучал глухо. Его девочка боялась…
Андрей тоже боялся. Боялся, что не выдержит, сорвется с места и все испортит. Сема его понял, поэтому показал кулак, здоровенный свой кулачище, которым можно сшибить с ног быка. Вот только Андрей знал: сейчас, в нынешнем его состоянии, одним кулаком его не остановить. И Сема это знал, поэтому и инструктировал так жестко перед вылазкой в дом. Он разжал кулак, ткнул себя указательным пальцем в грудь. Жест этот означал только одно – не лезь, дальше я сам!
И он сделал. В тот самый момент, когда Силантьев от угроз собрался перейти к делу, Сема сорвался с места, плавно, без лишних движений, словно тень, скользнул в дверь. Все остальное произошло за доли секунды. По крайней мере, Андрею так показалось. А потом он услышал тихий стон, приглушенный звук падающего тела и почти сразу же бодрый Семин бас:
– Катя, не бойся, это я. Катя, все хорошо, я его того… немножко вырубил.
– Я не боюсь, Сема. – Ее голос был бесцветный, полупрозрачный какой-то голос. Даже с гадом Силантьевым она разговаривала громче.
– Катя, с тобой все в порядке? – Теперь, когда отпала надобность в конспирации и бесшумности, Сема снова превратился в громогласного увальня, он даже двигаться стал по-слоновьи тяжело.
– Со мной все хорошо. Сема, где он?
– Кто, Катя?
– Где Андрей? Где мой муж?
– Катя…
– И не говори мне, что он погиб. Я знаю, слышишь, Сема, я знаю, что он жив. Я уверена!
Ее голос набирал силы с каждым сказанным словом. Еще чуть-чуть – и он бы превратился в крик. А беременным нельзя волноваться…
Андрей зажмурился, а потом шагнул в открытую дверь, как в ледяную прорубь нырнул.
– Катя…
Она сидела в компьютерном кресле, ее запястья были привязаны скотчем к подлокотникам. Сема возился со скотчем, на вошедшего Андрея он даже не смотрел. А вот Катя смотрела – внимательно, во все глаза. И во взгляде ее было столько всего, что Лиховцеву вдруг сделалось жарко и колко где-то в животе, и вместе с зудящим шрамом захотелось содрать со щеки кожу.
– Катя, ты только…
– Я не волнуюсь. – Она встала, потерла поясницу, шагнула Андрею навстречу, спросила: – Почему ты босой?
Андрей растерянно посмотрел на свои ноги. Не такого вопроса он ждал…
– Так получилось, Катя.
Он тоже сделал шаг, один большой широкий шаг, и сразу оказался близко-близко. Так близко, что сумел разглядеть одинокую веснушку на ее носу.
– Так получилось? – Она дотронулась до его щеки, до того самого места, где под щетиной скрывался шрам. – Так получилось?!
И Андрей сразу понял, что сейчас она говорит не о его босых ногах, а о чем-то гораздо более серьезном. Если бы она сейчас заплакала, он бы умер, прямо тут, на месте, но он плохо знал свою жену.
Катя не заплакала, она ему врезала – больно, изо всех сил. Сначала один, а потом и второй раз. По морде…
Андрей стоял, опустив руки, не пытаясь защититься, лишь чуть подавшись вперед, чтобы ей было удобнее его бить. Мимо, волоча по полу зашибленного Силантьева, проскользнул Сема. Именно проскользнул, кинув на Андрея полный злорадства и одновременно сочувствия взгляд.
– Я тебя ненавижу, – сказала Катя и снова потрогала щеку со шрамом. Так ласково его еще никто не трогал.
– Я тоже себя ненавижу. – Ему хотелось ее обнять, сгрести в охапку, прижать к себе крепко-крепко, но руки не слушались, так и висели плетьми. А сам Андрей понимал, что сейчас, вот в эту самую секунду, решается его судьба, и то, что было в его жизни раньше, не идет ни в какое сравнение с тем, что происходит сейчас.
– Хорошо, что ты вернулся. – Катя уткнулась лбом ему в грудь, и сердце перестало биться, затаилось от счастья, и руки наконец ожили, начали слушаться.
У нее были острые, словно пробивающиеся крылья, лопатки и выступающие, как бусины на четках, позвонки. Он пересчитал каждый, от первого до последнего, и зарылся пальцами в рыжие волосы, а потом осторожно положил ладони на ее живот. И тот парень, что был внутри, приветственно толкнул его пяткой в ладонь. А может, не пяткой, а коленкой, но точно приветственно.
А Катя уже стаскивала с него свитер, молча и сосредоточенно. И Андрей испугался этой ее решимости, потому что понятия не имел, что можно, а что нельзя беременным. И Сема пусть и проявил деликатность, но далеко не ушел, а какая в этом доме акустика, Лиховцев прекрасно знал. Но Катя тянула с него свитер, и Андрей был согласен на все, что ей только захочется. Он даже подумал, что ему тоже хочется, хоть и страшно, и немного неловко, и обстоятельства более чем странные. И только когда Катя обеими руками вцепилась с его бицепс, Андрей понял, что рвалась она не к нему, а к его химере, что именно химера нашептала ей правду.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});