— Птенец, в смысле ребенок.
Дашка деревенеет, каменеет вместе с курткой в моих руках, и разворачиваю я её, чтобы заглянуть в медовые глаза, почти вечность.
Повторяю дятлом:
— Что?
— Я беременна, Лавров, — Дашка выговаривает сердито.
Доходчиво.
Но…
— Ты… не рад, да? — она спрашивает напряжённо.
Закусывает нижнюю губу.
Отступает.
И даже два шага между нами кажутся огромной пропастью.
Страшной и непреодолимой.
Невыносимой, поэтому я шагаю за ней, сгребаю нахохлившуюся воробьем и настороженную жену в объятья, прижимаю крепко.
Сильно.
Не вырваться.
Даже если лагиза пинается, ударяет кулаком по спине и головой, когда я кладу ей подбородок на макушку, пытается яростно мотает.
— Я… рад. Слышишь?
— Да. И нет, — Дашка произносит потеряно, сжимает судорожно, переставая драться, мою куртку, и носом она хлюпает. — Ты…ты не выглядишь радостным.
Не выгляжу.
Потому что радость — робкая и ослепительная одновременно — зарождается внутри, у сердца, которое грохочет запредельно быстро.
Оглушает.
И говорю я глупость:
— Мы с тобой будем, как магеллановы пингвины.
- Раз и навсегда? — Дашка, запрокидывая голову, спрашивает строго.
Не смеется.
Ищет важный ответ в моих глазах.
И почему-то эта глупость глупостью нам не кажется, требует серьезного ответа, в котором я уверен и который я знаю уже очень давно и точно:
— Да.
Конец