Было холодно и торжественно. Генерал, опустив брови, слушал объяснения священника. Федор смотрел на генерала. Ему хотелось в эту минуту рассказать тому обо всем, что случилось, но он не имел права ставить своего генерала в положение соучастника в побеге.
Когда вышли наружу, Федор спросил:
— Товарищ генерал, разрешите дать немного денег священнику на церковь?
— Конечно, — ответил генерал, но сам отошел, завидев приближающуюся группу офицеров. Федор вернулся к запиравшему склеп священнику. В руке его была крепко зажата зеленая бумажка.
— Батюшка, можно мне пожертвовать на церковь?
— Почему же нельзя, юноша, — многие офицеры жертвуют на Божий дом, — просто ответил священник..
Отдавать деньги было ужасно неловко. Священник, увидев банкнот в тысячу марок, внимательно досмотрел на Федора.
— Батюшка… помолитесь за раба Федора, — быстро проговорил Федор, не зная, почему и откуда пришла к нему эта фраза, и торопливо побежал с крыльца. Священник остался стоять с ключами в руке, зеленой бумажкой — в другой. Ветер рвал на нем рясу, забрасывал на лицо волосы. Приехавшие офицеры несколько раз окликали его.
Генерал сидел в автомобиле и поджидал Федора.
— Мне надо еще к генералу Кафтанову — он здесь комендантом. Поедешь со мной?
— Спасибо, товарищ генерал, но я должен торопиться. До свидания… Кланяйтесь Наталье Николаевне… — Его выдал голос. Генерал удивленно поглядел:
— Ты что, герой, сегодня странный какой-то?
— Нет, ничего, товарищ генерал… Я только хотел, чтобы вы и Наталия Николаевна никогда не сердились на меня…
— Да с чего это ты взял? Нет, в церковь тебе водить нельзя. До свидания, герой. Приезжай — мы оба тебя любим.
Федор долго смотрел вслед генеральскому «Хорьху».
Глава двадцать первая
Дом стоял на окраине, полуразрушенный, окруженный развалинами. Старуха-хозяйка охотно сдала Инге одну комнату.
В окне виднелись руины, а за руинами темнела зубчатая стена леса.
Солнце еще не село. Фигура Федора двигалась в закатном свете, вихря за собой рой светящихся пылинок, — Как же другие переходят? — повторил он, ни к кому отдельно не обращаясь.
— Переходят, господин майор, но риск… — ответил Карл, сидевший у печки.
— Фрау Шмидт говорит, что дней через пять с той стороны вернется ее знакомый — он переводит с гарантией, — прибавила Инга. Она сидела на кровати против окна — вся в багрянце и, не мигая, смотрела на солнце.
Федор остановился и поглядел на нее.
По освещенной стене, прямо над головой девушки, стояла тень оконной рамы, похожая на тень большого креста.
— Мы не можем столько ждать! Не можем! — и, еще раз поглядев на крест, зашагал по комнате.
Они жили в Нордхаузене третий день. Карл отказался возвращаться в Берлин до перехода Федором границы. Ни он, ни Инга, несмотря на все старания, не могли найти проводника. Немцы толпами ходили на ту сторону, и их часто задерживали; после двух-трех дней опроса, обычно, отпускали. Если бы задержал» Федора, то акцент выдал бы его, да и документов немецких не было.
— Завтра ночью пойдем во что бы то ни стало! Надо…
Его перебил стук во входную дверь. Инга и Карл вскочили. Она хотела подойти к Федору, но тот нетерпеливо махнул рукой уходить в кухню. Достал из-за печки пистолет и положил в карман. Стук повторился. Федор вышел в коридор.
Фрау Шмидт оторвалась от глазка двери:
— Какой-то военный, — и уступила место Федору.
За дверью стоял Василий.
Василий вошел боком и первое, что увидел, — гражданское платье Федора. Забывая поздороваться, шагнул к нему:
— Что случилось, Федя?
— А вот, смотри, — Федор руками показал на себя.
— Ничего не понимаю!
— Пойдем, — Федор пропустил Василия в комнату, закрыл дверь и молча усадил на диван.
— Бегу, Вася.
— Бежишь?! Куда?
Федор махнул рукой в сторону окна — солнце уже село, только кровавая полоса зари, разлившись, стояла над лесом.
— Ты что, с ума спятил? Что случилось-то?
— Ах, Вася… — щека Федора дернулась и он, взяв со стола папиросу, стал закуривать.
Федор рассказал Василию обо всем, что с ним случилось после отъезда из Нордхаузена. Василий слушал и время от времени бил кулаком по колену, то ли от огорчения, то ли от возмущения.
— Вот, Вася, какие дела. Не мог не проститься с тобой, хотя, боюсь, что могу подвести. Когда вчера позвонил и сказали, что ты в отъезде, даже испугался, что не увижу.
Василий сидел, свесив большую голову.
— Д-а-а-а, дела, — словно про себя, наконец, произнес он. Потом несколько раз провел ладонью по подбородку.
— А где же эта, твоя дивчина?
Федор позвал Ингу. Она вошла и остановилась на пороге. Тяжелый взгляд Василия так и впился в нее.
— Д-а-а-а, — снова проговорил он, было видно, как мрачнело его лицо.
— Как же вы пойдете через границу? — вдруг спросил он, продолжая в упор разглядывать Ингу.
Та поглядела на Федора, словно прося защитить ее от взгляда Василия. Федор перевел вопрос Василия и сам ответил:
— Хотели проводника, но не можем найти. Решил завтра идти так, а она вот боится за меня.
— Мы с Карлом сейчас думаем идти на ту сторону, чтобы разузнать все, завтра к ночи вернемся, — быстро проговорила Инга, глядя все так же на одного Федора.
— Что она говорит?
Федор перевел. Василий выпятил нижнюю губу и хмыкнул:
— Молодец девка… Любит.
Инга словно догадалась, что этот огромный и мрачный офицер похвалил ее:
— Мы идем сейчас. Возможно, встретим попутчиков, которые знают дорогу, — и, не удержавшись, покраснела.
Федор хотел позвать Карла, но, вспомнив, что это нехорошо в отношении Василия — подвергать того встрече с лишними людьми, вышел с Ингой из комнаты.
— Все будет хорошо, милый, ты не беспокойся. Завтра мы вернемся.
Карл был на кухне. Федор попросил его быть осторожнее.
— До свидания, Инга. Слушайся во всем Карла. Не рискуйте. Лучше мы подождем день-два, — они вышли в коридор.
Девушка потерлась щекой о его щеку.
— Я так люблю тебя.
— Может быть, тебе лучше остаться дома, а Карл сходит один?
— Нет, нет, Федя. Я хочу что-нибудь сделать для тебя, для нас.
Федор поцеловал ее, поправил выбившиеся из-под берета полосы и снова сказал:
— Правда, Инга, может бы, лучше тебе не ходить?
Девушка молча покачала головой, улыбнулась, потрогала пальцами его брови, щеки, губы и подтолкнула к двери.
— Тебя ждет твой друг. Не беспокойся, милый, все будет хорошо.
Василий все так же сидел на диване и мрачно разглядывал носки своих сапог.
— Ты что, как на похоронах? — стараясь пошутить, сказал, садясь рядом, Федор.
— Конечно, похороны. Единственный друг уходит — разве это не похороны!… Эх, Федя, Федя…
Василий ушел ночью, пообещав в свою очередь разузнать о проводнике и завтра вечером, чтоб не заметили, придти снова.
Весь следующий день Федор нервничал. Он чувствовал себя таким одиноким и беспомощным, что побег начинал ему казаться неосуществимым и гибельным. Он даже раз поймал себя на мысли: не бросить ли все и не поехать ли в Советский Союз — еще было не поздно, но тут же застыдился. Инерция принятого решения понесла его дальше: вечером вернется Инга, и все окажется не таким трудным. Потом ему стали мерещиться за окном подозрительные люди, начинало казаться, что за домом следят. Он то и дело прислушивался и едва заставил себя написать письма Соне и Кате.
Он, по-разному, просил их простить ему. Письма были коротенькими, хотя ему очень хотелось рассказать все с предельной искренностью, но так он мог подвести Василия, который должен был переслать письма.
Уже стемнело, когда в коридоре послышался стук. Фрау Шмидт вышла из кухни, но что-то долго не отпирала. Федор выглянул в коридор — чей-то женский голос с явно русским акцентом просительно говорил за дверью одно слово: — Битте… битте… битте…
Федор похолодел. Снял предохранитель пистолета и стал за шкафом у окна, выходящего из коридора на задний дворик. Бесшумно открыв оконную задвижку и дал старухе знак открывать.