Михалыч толкнул тяжелую дверь и пропустил Фридмана вперед. Неожиданно для себя Леня оказался на улице. Ташкентское солнце ослепило его, и он зажмурился.
Михалыч же возвращался в свой кабинет, где остались Кибиров и кассир Бекмамбетова.
Он давно понял, почему ему, полковнику КГБ по Узбекистану, дали задание раскрутить дело о злоупотреблениях в филармонии. Во-первых, это не его уровень. Во-вторых, плевать всем было на филармонию, на артистов и тем более на звезд. Надо было уколоть руководство республиканского МВД, в чью компетенцию входили такого рода преступления. Дело необычное, ответственное. Ошибаться нельзя. Доказательства требовались явные. Не просто сообщения сексотов или анонимные письма трудящихся. Нужна была неопровержимая доказательная база. Громкое дело, а значит, и громкое имя.
И это было самым уязвимым местом в работе, которую предстояло сделать Михалычу. Знаменитость — это всегда связи, знакомства. Михалыч не раз испытывал на себе давление. Рано или поздно у подследственных находились родственники или друзья на самом верху. В Узбекистане вообще все чьи-то родственники или друзья. Начинались звонки, неофициальные беседы, иногда даже угрозы. Фигура союзного масштаба привлечет и заступников союзного масштаба. И как поведет себя руководство Михалыча, неизвестно. Могут и сдать и его самого, и его сотрудников, скажут: перестарались!
И вот — выход есть! Высоцкий знаменит на всю страну, но у него дурная репутация. Песни его не залитованы, плюс он скандалист, плюс его крутят «вражеские голоса». За такого никто заступаться не рискнет. И кто подсказал? Фридман! Уж на кого-ко-го, а на него Михалыч точно не рассчитывал. Поначалу Фридман представлялся Михалычу сильным и решительным соперником.
Ведь по материалам предварительных проверок Фридман воровал «в особо крупных». В его дела были вовлечены десятки людей. В определенных кругах про него ходили легенды. Однако то, что увидел Михалыч, разочаровывало. Фридман оказался жалким, трусливым и просто глупым.
Это никак не сочеталось с преступными схемами, которые стали известны Михалычу.
Схема первая. Мертвые души. Приезжает артист с аккордеонистом, а в отчетах—с оркестром. Гостиница, проезд, питание, концертные ставки. К отчетам прикреплялись авиабилеты, которые администраторы выпрашивали у прилетевших граждан в аэропорту. Те отдавали. Зачем человеку, который вернулся из отпуска, билет? А тут можно приятному молодому человеку помочь.
В ведомостях расписывались сами, администраторы только ручки меняли для конспирации. В гостиницах за бутылку коньяка получали справки на те фамилии, что в авиабилетах, и все шито-крыто. Человек пятнадцать провели как оркестр — и можно жить.
С обратными билетами вообще не заморачивались. Прикладывались якобы копии якобы писем на коллективные билеты и писали: «оплата наличными». Деньги на все брались из концертной выручки.
Схема вторая. Перекупщики. Занижалась цена билета, и отдавались они по два номинала спекулянтам, а те перед концертом драли со зрителей еще больше. В кассе-то билетов нет.
Схема третья. «Полупустой зал». То есть в реальности аншлаг, а в отчете — «двести билетов не продано», а иногда и пятьсот. Ну не пошли зрители, не получилось у Аркадия Райкина зал собрать — вот они и остались, непроданные билеты. Комиссия собиралась, посчитала. «Серьезная комиссия» — директор зала, работник филармонии, контролер народный. Все расписались и бланки непроданных билетов приложили.
Но чтобы зал все-таки был полным, продавались на эти якобы пустые места билеты другой серии. Какой зритель смотрит на цифры в билетах? Надо только быстренько после продажи билетов фальшивые корешки сжечь, которые в кассе остались, и все хорошо. Пятьсот билетов по два-три рубля—деньги!
Но Фридман и компания пошли еще дальше. Они не показывали в отчетах целые концерты. Устраивалось три концерта в одном зале, а отчитывались только за последний; выручку за этот последний концерт и несли в банк. Этот способ практиковался только с близкими знакомыми. Чтоб не брякнул где-нибудь гастролер, что вот, три аншлага подряд. Отавное, такое можно было делать только с популярными артистами, которые по хорошей цене входных билетов могли собрать в одном месте не один полный зал, а два-три. Таких по пальцам пересчитать во всем Советском Союзе. Но у Лени подобные актеры были. И несколько раз в году он «бомбил» Узбекистан по-крупному.
Глава вторая
ЛЕНЯ ФРИДМАН
28 июля 1980 года
Леонид Фридман сидел на трибуне «Лужников», наблюдая соревнования по легкой атлетике.
«Ничего не видно. Вокруг люди бывалые — бинокли, подзорные трубы и даже фотоаппараты. Но вот что отсюда можно снять? Просто интересно. Точки красные, синие, белые... Сказали, что чудный сектор, все, мол, увидишь, прыжки в длину, спринт увидишь. О чудо! Во-первых, никто не прыгает, а даже если бы и прыгал, то не видно. Яма для прыжков в длину отсюда — желтый квадратик, как плитка кафельная в сортире. На метр дальше, на метр ближе — отсюда все равно».
— Удружил Эдик! Спасибо! — буркнул себе под нос Леня. — И не уйдешь ведь. Все сидят, чего-то ждут. Вдруг встали, заорали. Спринт. Одна восьмая финала. Чего орать-то? За бинокли схватились. Спорт — это не для всех! — подытожил Леня Фридман и сел на место.
Эдик хороший парень, но циник. Леня позвонил ему позавчера прямо из Домодедово.
— Слышал? Володя умер!
— Слышал...
— Такие деньги ушли, — вздохнул Эдик. — Ладно, ты в Москве? На Олимпиаду пойдешь?
— Конечно, если возможность будет.
— Давай встретимся, дам тебе билеты. Люди просили, потом отказались. Не пропадать же.
— А сколько?
— А сколько тебе надо?
— Я в смысле денег...
— Так отдам. Все равно пропадают. Детям рассказывать будешь. Фанты попьешь. Ъл где сейчас?
— Я прилетел только что.
— Устраивайся и звони. Может, кого-то подыщем тебе. Сейчас здесь кого угодно можно зарядить. Давай у Володи на панихиде встретимся, я тебе билеты отдам, и, может, с кем-то сразу перетрем.
В театре во время прощания с Володей Эдик отдал билеты на этот же день на восемнадцать часов, и с кладбища Леня помчался в Лужники.
Москву такой, какой она была в эти дни, он не видел никогда, хотя в Москве по делам бывал часто.
У Ваганьковского кладбища все было перекрыто, и Леня дошел пешком до Пресни и там сел на пятый троллейбус. В салоне человек десять, не больше, и милиционер. Это в пять-то часов вечера, да еще и на стадион центральный едет! Колбасы в магазинах море, очередей нет, фанта в розлив даже в Домодедово —люди в банки трехлитровые, в бидоны, в чайники наливают, как квас. Кругом пусто, жарко и чисто, как в Ташкенте в июле.
Лене стало почему-то тоскливо и муторно. Хотя как это — «почему-то»? Володя умер! Да нет. Не только. Зря он вспомнил про Ташкент. Зря!
* * *
июль 1979 года, Ташкент
После допроса у Бехтеева Леня бродил по Ташкенту несколько часов. Оглядывался — не следят ли? Иногда казалось, что следят, иногда понимал, что со страху кажется. Что делать? Сдавать Володю невозможно — и не сдать тоже. Как вести себя, когда «закрывают», Леня, конечно, знал. Не первый день работал. Еще на целине, где он был в студотряде, он начал устраивать концерты и возить агитбригады. Главное — молчать. Не брать на себя лишнего и от своего не отказываться. Получить свою пятерку. Помогут. И семью не оставят, и на зоне устроят: или в библиотеку, или хлеборезом. А выйдешь — вернут в дело. За хорошее поведение выпустят пораньше. Все понятно. Леня был готов к худшему, поэтому так и радовался, когда получалось. Получалось до этого дня двадцать лет. Но что делать сейчас-то? Если выпустили —значит, следят. А главное, им нужен Володя. Володя — святой человек.
И вдруг как будто кто-то Леню услышал там, наверху. Володя не приедет! Новость, которая еще неделю назад не просто огорчила бы Леню, — раздавила бы. Любая отмена — это катастрофа. А тут тридцать концертов. Огромные деньги. И Леня не один: десятки распространителей, директоров ДК, руководство филармонии. Все лишаются денег, и больших денег. Билеты были проданы сразу, как только объявлены концерты. В дирекции филармонии лежало огромное количество коллективных заявок, их даже никто и не считал. Пять тысяч билетов он отдал спекулянтам сразу за деньги. С ними шутить нельзя—могут и зарезать. И вдруг отмена! Конец! Амба!