– У леди… то есть у благородных леди, – пояснила она чуть позже, откровенно намекнув взглядом, что в прошлом он скорее всего знался с леди иного сорта, – существуют весьма определенные представления об обхождении с ними мужчин, желающих завоевать их сердца.
– И о каком именно обхождении мечтает благородная леди?
– Ну о рыцарском, разумеется. Больше того, – продолжала она, а в сапфировых ее глазах загорелся огонек вдохновения, – леди хочется думать, что взор ее рыцаря, вошедшего в полный народу зал, прикован к ней одной. Он ничего не должен замечать, кроме ее красы.
– В таком случае ему грозит неминуемая опасность споткнуться о собственный меч, – заметил Ройс, прежде чем сообразил, что Дженни повествует о собственных грезах.
Она бросила на него укоризненный взгляд и молвила:
– И… ей хочется думать, что у него романтическая натура… которой вы явно не обладаете!
– Обладать романтической натурой вовсе не означает, что я должен бродить по залам точно слепой, – возразил он. – Но продолжайте – чего еще хочется леди?
– Верности и преданности. И слов… особенно слов.
– Каких же именно слов?
– Слов любви и нежного восхищения, – мечтательно пояснила Дженни. – Леди хочется слышать, что рыцарь любит ее более всех на свете, что она для него прекрасна. Ей хочется, чтобы он говорил, будто глаза ее напоминают ему небо или море, будто губы ее напоминают ему лепестки роз…
Ройс смотрел на нее, сраженный изумлением:
– Вы в самом деле мечтаете, чтобы мужчина произнес подобные слова?
Она побледнела, словно он ударил ее, потом, похоже, решилась вообще прекратить этот разговор.
– Даже дурнушки мечтают, милорд, – с улыбкой проговорила она.
– Дженнифер, – резко сказал он с раскаянием и удивлением, – вы вовсе не дурнушка. Вы… – он изучал ее, обомлев от очарования, только было и нечто большее, привлекавшее его сильнее лица и тела: Дженнифер Меррик обладала пылкой добротой, которая согревала его, бешеным темпераментом, который дразнил его, и обаянием, которое все сильнее манило его, – …вы вовсе не дурнушка.
Конец ознакомительного фрагмента.