- Ты понимаешь, что завтра придется поехать в отдел кадров и написать заявление об уходе? Выдержишь? – Андрис прижал меня к себе и закутал одеялом, как будто желая укрыть от всех невзгод.
- Куда денусь, - ответил я, - только я не понимаю, нахрена писать самому заявление? Пусть увольняет сам! А мы потом его по судам, по судам! – мстительно добавил я.
- Костя, иногда ты такой наивный, - он грустно улыбнулся и взъерошил мои волосы. – Лучше самому уйти с гордо поднятой головой и без нервотрепки, чем ежесекундно ожидать подвоха. Поверь, существует много способов избавиться от неугодных сотрудников. Задержался с обеда на пять минут – составляется акт, пожаловался клиент на твою грубость – акт. Это я так, к примеру. В результате увольнение или за профнепригодность, или за прогулы, а может быть, еще за что-то, но все подкреплено будет документально. Так что обращайся мы хоть в Европейский суд по правам человека, не добьемся все равно ничего. К тому же ты готов находиться постоянно в обстановке нездорового интереса к своей личной жизни?
Я посмотрел на свою «личную жизнь» и помотал головой – не готов.
- Вот то-то и оно. Законы и правила сами по себе, а реальная жизнь… - он не закончил и потянулся губами ко мне.
Акт любви получился нежным, тягуче-медленным с оттенком грусти от сегодняшних событий. Мы вместе, и это главное, нам все по плечу, и трудности мы преодолеем. А пройдет время, ситуация выправится, и мы будем со смехом вспоминать наши переживания – так думал я, устраиваясь поудобнее на подушке и прижимая к себе обнимающую меня руку.
К сожалению, знание жизни меня подвело, комбат оказался правее всех правых: даже когда забирали трудовые книжки, окружающая атмосфера давила так, что мешала дышать. Хорошо хоть нас не заставили отрабатывать положенные две недели.
Забирать вещи из кабинета я не стал – не было там ничего нужного и важного, пусть мой преемник просто выбросит все. На этом мы распрощались с когда-то гостеприимным местом и отбыли восвояси – на повестке дня стояла покупка новогодних подарков и поиск костюмов.
Веселясь и дурачась в загородном доме Светкиных друзей, читая детские стишки Деду Морозу и загадывая вслух шутливые желания, мы еще не понимали, в какой жопе оказались. Наверное, это и хорошо. По крайней мере, праздники ничем не были омрачены.
Зато после новогодних каникул мы оказались один на один с суровой действительностью. Наши физиономии крутили по телевизору, наше поведение разбирали умные и не очень люди, делая далеко идущие выводы из высосанных из пальца фактов. Только ленивый, слепой или глухой не тыкал в нас пальцами, когда мы выходили, например, в магазин. Поиск работы превратился в фарс. Ни о какой более-менее приличной работе в таких условиях не могло быть и речи, работодатели воспринимали нас как носителей бубонной чумы.
Порадовало какое-то движение, которое размахивало голубыми знаменами и срочно искало лидеров и борцов за справедливость и, не спрашивая о наших желаниях, априори записало нас в свои ряды.
В таких условиях подрабатывать даже репетиторством было невозможно – родители вспуганными ланями уносились от «маньяков-педофилов» вместе с чадами.
Все это было бы смешно, если бы не было так печально. День за днем, неделя за неделей… Благодаря интернету история не забывалась, а обрастала новыми подробностями, причиняя дополнительную боль.
Надо признать, что гендиректор очень ловко договорился с прессой: ни разу за всю кампанию ни про него лично, ни про контору упомянуто не было. То, что вместе с нашими двумя физиономиями мелькала еще и третья – Гошина, не утешало ни разу. Он-то как раз получил по заслугам.
По негласной договорённости мы с Андрисом не обсуждали происходящее, да и что там обсуждать, все было ясно и без всяких слов. С одной стороны, долго так продолжаться не могло, ведь все в нашей жизни имеет свое начало и свой конец. Как-то эта история должна была закончиться. Попытки поговорить о Германии комбат стойко игнорировал и почти замкнулся в себе. Что делать в такой ситуации, я не знал: мы не ссорились, но отдалялись друг от друга. Вместо сплочения рядов получилась глухая оборона. Достучаться до любимого не получалось, и лишь в постели возвращался он прежний – любящий и от этого еще более любимый.
Утром четвертого марта меня разбудил звонок в дверь. Открыл глаза – Андрис лежал рядом, потом в прихожей послышались голоса, ага, Васька проснулся и открыл дверь.
- Кость, тут к тебе отец пришел, - посунулась в дверь вихрастая рыжая голова.
- Позволь я пройду, - раздался знакомый до боли голос, и Ваську отодвинули в сторону.
Картина маслом. Я и мужик, мужик и я. В одной постели, под одним одеялом, в обнимку. Занавес.
- Константин, - голос отца сорвался на фальцет. – Я хочу с тобой поговорить. Наедине.
- Давайте я вас на кухню провожу, - быстро сориентировался в причине моей заминки Васька.
Отец, зыркнув на меня глазами, молча вышел за рыжим.
Быстро натянув на голую задницу домашние штаны и пригладив всклокоченные после сна волосы отправился на встречу неизвестности: в самом деле было непонятно, что могло привести отца ко мне, ведь все попытки ранее пообщаться наталкивались на стену непонимания и ультиматум – предоставить Василия своей судьбе и вернуться домой.
Разговор вышел неприятный и сумбурный. С тем, что я позор семьи, родители уже как бы смирились, но оказались неготовы к тому, что мою физиономию показывают по телевизору, да еще с соответствующими комментариями.
- Папа, - попытался я объяснить хоть что-то, но он протестующе поднял руку.
- Мы с матерью поняли, что ничего хорошего от тебя уже не дождемся и ты, - он с трудом сглотнул, но упрямо продолжил, - ты наш позор, наш крест. Чем мы с матерью заслужили такое, не знаю, всегда же старались дать тебе только лучшее, а ты…
А я не оценил, а я пошел по кривой дорожке, да лучше бы увидеть меня в гробу, чем иметь такого сына и слушать шепотки за спиной… Ох, ох, ох, что ж я маленьким не сдох? И не пришлось бы страдать хорошим людям, носили бы они скорбно цветочки на могилку, поставили бы приличный памятник…
- … поэтому считай, что у тебя больше нет родителей, - донесся до меня голос родителя.
Закономерный финал. Финиш. Ожидаемо даже где-то, только почему же так больно и холодно? Озноб пробирает до костей, как будто стою на ледяном зимнем ветру. На обрыве.
- Костя, Костя, - кто-то зовет меня, и сильные руки сжимают в объятиях, даря частицу тепла. – Чаю горячего, быстро, - отрывистая команда, дергаюсь, но это не мне. – Попей, на, осторожно…
Обжигаясь, пью огненную жидкость. Приторно сладко, но этот вкус не в силах перебить ту горечь, что поселилась внутри.